Теперь Фицджеральд принялся ровными рядами укладывать назад куски дерна. Потом он немного утоптал их.
Пауэрскорт все еще шептал молитву.
Джонни Фицджеральд попрыгал чуть-чуть на могиле Генри Джозефа Маклалана. Потом отряхнул землю с одежды.
— Куда теперь, Фрэнсис? Не заметил ли ты по пути кабачка «Приют осквернителей могил»? Или «Трубный глас»? Вот было бы отличное название для паба!
Пауэрскорт изучал листок бумаги.
— У нас есть выбор, Джонни. Осталось еще две могилы. Одна — на кладбище на севере Лондона, где-то возле Ислингтона, другая — на Западном кладбище возле реки Мортлейк. С чего бы ты предпочел начать?
— К черту Ислингтон, — твердо решил Фицджеральд. — На берегу Мортлейка полным-полно отличных пабов. Так что я голосую за Мортлейк.
Надеюсь, твой экипаж все еще ждет нас у ворот. Пожалуй, мы единственные на всю Англию грабители могил, которые разъезжают с места на место в собственном экипаже. По коням! По коням!
На улицах было весьма оживленно. Казалось, в каждом кебе и каждой карете в столице восседают приезжие зеваки, решившие до начала юбилея осмотреть лондонские достопримечательности. Пауэрскорт поглядел на свои часы. Было двадцать минут пятого. Он заметил объявление в Килбруне, которое сообщало, что кладбище закрывается в пять. Если они слишком поздно доберутся до Мортлейка, им придется выжидать, пока все утихнет, а потом перелезать через ограду. Но, похоже, в этот вечер в Лондоне напрасно было ждать затишья.
Они приехали за пятнадцать минут до закрытия. Взяли лопаты и мешок Джонни. Пауэрскорт прихватил еще два больших рыбацких мешка и припрятал их внутри у самого входа.
— Если я свистну один раз — немедленно подъезжайте к воротам, — объяснил он Вильсону, своему кучеру. — Два свистка означают: «На помощь!»
Старший инспектор Тейт в память о ночи в «Короле Георге Четвертом» подарил Пауэрскорту парочку полицейских свистков. Пауэрскорт попросил еще три — для детей, и уже на следующий день пожалел об этом. Роберт заявил, что свисток пригодится ему судить футбольные матчи в парке. А Томас и Оливия свистели что есть мочи просто ради удовольствия. Пауэрскорт надеялся, что дети скоро устанут, что им надоест, но они продолжали свистеть везде — на лестничной площадке, в гостиной, в саду. Однажды они прокрались в кухню и испугали кухарку и ее помощницу, вызвав переполох среди слуг, а потом выскочили на улицу и перепугали пожилых дам, мирно прогуливавшихся по Маркем-сквер. Леди Люси пришлось сказать детям, что взрослые тоже хотят посвистеть, только тогда Томас и Оливия уступили им свои свистки. Пауэрскорт придумал целый набор разных сигналов.
Один свист означал «Иди в ванну», два — «Пора ложиться спать», три — «Засыпай скорее».
— Полюбуйся на это место, Фрэнсис, только полюбуйся на него.
Джонни Фицджеральд стоял, опершись на лопату, словно рабочий, отдыхающий после трудов праведных, и осматривал кладбищенские просторы. Вдаль, насколько хватало глаз, тянулись ровные ряды могил. К северу — до реки, на запад — до Кью. Западное лондонское кладбище было огромным. Здесь покоились тысячи, а может, десятки тысяч усопших.
— Бог мой! — вырвалось у Пауэрскорта, когда он представил, что им придется искать могилу среди бессчетного числа одинаковых захоронений. — Да оно не меньше Гайд-парка, Джонни!
Справа от них была Белгравия[23] этой страны мертвых. Авеню огромных каменных катафалков и храмы в честь отошедших в мир иной протянулись вдаль до кладбищенской стены. «Даже в смерти, — подумал Пауэрскорт, — богатые устраиваются лучше, чем бедняки. Если у тебя при жизни водились деньги, то ты и после смерти не прочь пощеголять богатством. Целые династии богачей покоятся в неоклассических храмах и закрытых усыпальницах. Железные решетки охраняют вход в эти обители последнего успокоения бывших обитателей самых респектабельных лондонских районов». Внутри все было оплетено толстой паутиной. В воздухе висела туманная дымка. А по ночам богатство мертвых охраняют, наверное, летучие мыши.
Пауэрскорт указал на один из некрополей.
— Сюда, Джонни. Переждем здесь до закрытия. Тут нас никто не найдет.
Присев на корточки у обители семейства Вильямсов с площади Честер, пятеро представителей которого покоились в пятизвездочной роскоши, Пауэрскорт и Фицджеральд молча ждали закрытия кладбища. Пауэрскорт почувствовал приступ клаустрофобии, ему не хватало воздуха.
Фицджеральд меж тем невозмутимо рисовал что-то пальцем на пыльной стене. Пауэрскорту показалось, что это была винная бутылка. Наконец они услышали скрип засовов и лязг ключей, поворачивающихся в огромных замках на воротах главного входа. Теперь они до утра остались наедине с тысячами мертвецов, впрочем, в одном из гробов тела может и не оказаться.
— Давай действовать по плану, Джонни, — предложил Пауэрскорт. — Как ты считаешь, что лучше — начать из центра и двигаться к краю или начать с краю и двигаться к центру?
— А может, у них есть сектор, где хоронят всех вновь прибывших, Фрэнсис? Как новичков в школе. Как там звали этого типа? — Джонни Фицджеральд махнул лопатой куда-то в середину, словно самые свежие могилы были именно там.
— Этого типа звали Фрили, — ответил Пауэрскорт, снова сверяясь со своей запиской, — Дермот Себастьян Фрили.
Небо было почти совсем синим. Лишь маленькие облачка плыли над головой. Могильные камни нагрелись в последних лучах вечернего солнца.
— Давай начнем с краю, — предложил Пауэрскорт, — и будем двигаться к центру.
— Ладно, — согласился Фицджеральд. — Дермот Себастьян Фрили, — пробормотал он, — где ты, черт побери?
К семи часам, после полутора часов поисков, они так ничего и не нашли. Пауэрскорт подсчитал, что они не обследовали и одной десятой кладбищенской территории. А что, если они так и не отыщут Дермота Себастьяна Фрили до наступления сумерек?
«Целое столетие заключено здесь, — размышлял Пауэрскорт. — Вот могила человека, родившегося в 1805 году — в год Трафальгарской битвы, когда Англия была спасена от вторжения. А вот могила женщины, родившейся в 1837-м, тогда на престол вступила королева Виктория». Изысканно украшенный могильный камень был воздвигнут в память о человеке, родившемся в 1832-м, когда был провозглашен Билль, и умершего в 1867-м — в год Второго акта реформы. Пауэрскорт шел мимо мест, где обрели последний приют бывшие вояки, некогда сражавшиеся в Крыму, в Африке или в Индии, — слуги королевы, ставшей императрицей, чьи владения ныне простирались по всему миру. Он сомневался, были ли они героями, эти усопшие, мирно спавшие под вечерним солнцем, но надеялся, что, как часто пишут на надгробиях, они славно сражались и останутся жить в памяти любящих мужей и жен, сыновей и дочерей. Пауэрскорт вспомнил финал «Миддлмарча»[24], любимого романа леди Люси: «…ибо благоденствие нашего мира зависит не только от исторических, но и от житейских деяний; и если ваши и мои дела обстоят не так скверно, как могли бы, мы во многом обязаны этим людям, которые жили рядом с нами, незаметно и честно, и покоятся в безвестных могилах»[25].
В восемь часов Джонни Фицджеральд почувствовал жажду, он принялся бормотать себе под нос названия известных ему пабов, расположенных вдоль реки: «Голубь», «Синий якорь», «Старый корабль», — словно произносил последнее благословение над мертвыми.
— Кто, черт побери, был этот Захария? — поинтересовался он у Пауэрскорта. — Мне уже раз пять попадались цитаты из этого мошенника.
— Ветхий Завет, — объяснил Пауэрскорт. — Пророк. С большой белой бородой.
Фицджеральд с недоверием посмотрел на друга, но потом вновь занялся изучением могил. С реки дул легкий ветерок, он шевелил листья на деревьях, со свистом проносился между надгробиями. Увлеченные поисками, они не заметили, как в девять часов на кладбищенскую ограду по дереву вскарабкался какой-то мальчишка, спрятался в ветвях и стал внимательно следить за нарушителями кладбищенского покоя.
Пауэрскорт думал о Люси, о путешествии, в которое они отправятся, когда расследование будет
