знать его в лицо. «Вы прямо как Волшебник Изумрудного города», – польщенно фыркнул Кок. «Главное верить в Изумрудный город», – нашелся что ответить тортовик. Беззвучно шевеля губами, Кок повторил его слова.
Прошла неделя, Кок не выдержал и позвонил: «Вы как, подумали? А то ребята ждут; им надоест, и разбегутся кто куда». «Подумал; нужно встретиться», – ответил тортовист.
Вновь встретились под эстакадой Белорусского вокзала; опять лил дождь. «Хорошая примета», – сказал Кок. «Небо за нас», – ответил тортовик.
Получив указания, Кок гордо вынул из барсетки список всех своих хороших ребят с адресами, номерами телефонов и краткими характеристиками каждого. Тортист не прикоснулся к списку. «Сам все узнаю и проверю», – сказал он первое, что в голову пришло. Ликуя от того, какое впечатление произвела на Кока эта фраза, простившись с ним, тортист шагнул под дождь.
Весь день он предвкушал, как даст сигнал и будет ждать вестей из Бухты Радости. Лишь бы свидетелей у них было побольше, лишь бы глядеть свидетелям в глаза и пристально, и строго, лишь бы на фоне пламени горящего кафе, перекрывая лопотание и крики, звучало дружное, упрямое: «У чистой воды их не будет! У чистой воды их не будет! У чистой воды их не будет!»... И не давать себя перебивать. И не молчать, когда милиция наедет и повяжет: с ментами говорить и говорить, и не давать себя перебивать ни окриком, ни кулаком и ни дубинкой. И в воронке, и в обезьяннике, глядя милиции в глаза, раскачиваясь, дружно и крепко за руки держась – не останавливаться, говорить!.. Он предвкушал, как заявится в участок, и не один, а со свидетелями (он выбрал две газеты, из которых пригласит свидетелей), как при свидетелях дежурному заявит: «Мы слышали, у вас сидят хорошие ребята. Я с ними незнаком, но я всем сердцем им сочувствую: вода должна быть чистой, или ты, товарищ, не согласен?»... Он не успел решить, как поступить на деле: вести себя как предвкушается, или пока себя не обнаруживать и оставаться до поры Волшебником Изумрудного города. Он не успел даже отправить Коку SMS с условленным сигналом. Кромбахер вызвал на работу и, между прочим, сообщил: работать предстоит не где-нибудь, а в Бухте Радости.
«ПАЗ» миновал шлагбаум на въезде в Бухту. Охранник шагнул к будке, собираясь позвонить; Кромбахер показал кулак; охранник передумал. Тортист смирился, что дебют откладывается; вот, думал, повезло: Кромбахер приказал быть в масках; если придется встретить Кока, тот его в маске не узнает; даже смешно. Он рассмеялся, и Кромбахер недовольно обернулся...
– Еще по пиву или идти его искать? – подал голос Иван Кузьмич. – Чего мы ждем, я не пойму. Скоро совсем вечер.
– Не знаю я, чего мы ждем, – зло отозвался Геннадий, – но мы дождемся, это точно.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Александра. –
– Не я забудь, а ты забудь о
– Что ты несешь! – сказала недовольно Александра. Иван Кузьмич ей пояснил:
– Он говорит, Сан Саныч нас заложит.
– Если уже не заложил, – добавил Геннадий. – У него времени на это было море... Струхнул гад и решил нас сдать.
Александра поморщилась:
– Не мели ерунды.
– Где ерунда? – обиделся Геннадий. – И где ты видишь ерунду? Ты его знаешь? Ты знаешь, кто он, что он, как его зовут? Какой он, на хрен, одноклассник!.. Ладно, струхнул, сбежал, кишка тонка, я это понимаю... Но почему сбежал с ключами?
– Я тоже думал в этом направлении, – сказал задумчиво Иван Кузьмич, но тут послышался надсадный шум мотора, стон тормозов; шипящий звук и стук автомобильной двери. Лицо Ивана Кузьмича опало; взгляд в изумлении застыл.
Геннадий с Александрой как по команде обернулись. Увидели автобус марки «ПАЗ», что встал неподалеку, в каких-то тридцати шагах. С подножки автобуса на землю спрыгнул грузный человек в камуфляже и в маске. Спрыгнув, он уронил и подобрал резиновую длинную дубинку...
– Уходим быстро, но не бежать, – раздался тихий голос Ивана Кузьмича. – Геннадий, расплатись за пиво, и – в стороны, по одному. Встречаемся...
– А я что говорил, – упавшим голосом сказал Геннадий и поискал глазами Артура. Тот мелкими шажками удалялся к лесу. Геннадий крикнул ему в спину: – Эй, уважаемый, возьми за пиво!
Артур, не обернувшись, помахал рукой; негромко отозвался:
– Пока не надо ничего. Ты отдыхай, потом заплатишь...
– Ты-то куда? – крикнул Геннадий, вставая со скамьи и краем глаза наблюдая, как из автобуса один за другим выпрыгивают мужчины в камуфляже; потягиваются, лениво приседают, разминаясь; сквозь дыры в трикотажных масках прикуривают друг у друга сигареты...
– Я никуда, я так, по делу, я тут кое-что на всякий случай... – скороговоркой проговорил Артур и резво скрылся в соснах.
– Через час – на пристани, – закончил мысль Иван Кузьмич, вставая со скамьи, ни на кого уже не глядя.
Подавшись к соснам, он глядел лишь под ноги, с досадой слыша совсем близко дыхание Геннадия и Александры. Потом дыхание их стало удаляться и растворилось в шуме сосен.
В кафе поодаль, возле которого встал «ПАЗ», замолк магнитофон.
Хозяин выскользнул из задней двери и, тряся брюшком и оскальзываясь на рыхлом песке, бросился вниз, к кромке берега.
– Эй, погоди! – вслед ему крикнул грузный мужчина в камуфляже. – Эй, как тебя зовут?.. Ты куда? Поговорить надо! – Он замолчал, потом вздохнул и приказал негромко. – Клим, догони и приведи.
Поджарый боец, прижав к ноге дубинку, пружинистой ленивой побежкой пустился догонять. Из кафе наружу стали выходить посетители. Кто прочь пошел в испуге, другие никуда не уходили, разглядывая маски и дубинки, едва удерживаясь, чтобы их не потрогать, а кто-то, выйдя к берегу, с веселым интересом наблюдал погоню...
Она была недолгой. Поджарый парень в камуфляже толкнул бегущего в затылок и сшиб лицом в песок. Потом схватил за шиворот, поставил на ноги и поволок по берегу назад, слегка постукивая по спине дубинкой. Приволок и затолкал в автобус. Следом в автобус забрался грузный мужчина в камуфляже; он, судя по всему, был главный; и дверь за ним закрылась. Окна автобуса были зашторены, сквозь них увидеть ничего было нельзя. Больше глядеть было не на что, и люди стали расходиться.
Запах готовой хашламы был непривычен, но Стремухину казалось, он уже знал раньше этот запах. Добротный, теплый, сытный запах хашламы напомнил ему запах парного молока, и хлева, и скошенной травы, уже чуть-чуть подвяленной горячим солнцем. Памятью вызванные из далеких, из самых ранних детских лет, из лета в Гвоздно (так звалась деревня возле Хнова), все эти запахи напоминали запах хашламы, но не были похожи на него: в нем отзывались еще и терпкость, и кисловатость, и иная пряность юга, тоже спешно вызванного памятью из детства, из другого лета, проведенного в Махачкале, – Стремухин, правда, не мог вспомнить, снимали они с матерью ту комнату у моря, или же комната, всегда наполненная тенью и прохладой, была им предоставлена какими-то ее знакомыми...
Стремухин встал с песка и отряхнул песок с голой груди. Обойдя киоск, завернул к кухне. Внутрь заходить не стал, спросил:
– Как, Гамлет, наша хашлама? По-моему, готова. Гамлет вышел наружу, вытирая руки мятым полотенцем.
– Потерпи, – сказал он. – Она давно готова, но картошка, которую я сверху положил, должна совсем свариться. Или пропариться, я не знаю, как лучше сказать.
– Интересный запах, – сказал Стремухин.
– Вот! – Гамлет поднял палец вверх. – Это и есть курдючный жир, который ты немножко снизу положил. Только он дает такой запах. А если нет его, и нет такого запаха, то нет и хашламы. Я говорил тебе, ты помнишь.
– Я помню.
