– Сдвинь два стола, садись и жди. И скажи Карпу и пилоту: пять-шесть минут, и можно есть хашламу.
Гамлет вновь скрылся в дымной полутьме. Стремухин пошел меж столиков к воде: там, в тени ивового куста, сидели за отдельным столиком Карп и пилот, поочередно стряхивая сигаретный пепел в пепельницу; легкий ветер заводи тут же сметал и поднимал его; пепел кружил над столиком подобно рою серых мошек.
Лишь половина других столиков была занята: был вечер, и народу поубавилось. Рыжий и рыженькая, ловя остатки солнечного света, лежали подле столиков на одеяле, лицами к небу, закрыв лица бейсболками, держась за руки и не шевелясь. Стремухин на ходу невольно оглянулся на компанию угрюмых подростков. Они о рыженькой забыли и не глядели в ее сторону, забыли и о пиве: вовсю предавшись скуке, вразброс подремывали на песке. Один из них вдруг вскинулся и огляделся, потом посмотрел на часы и снова уронил лицо в песок.
Где-то на большой воде взревел аквабайк; тут же ребенок закричал у кромки берега, забросив в воду мяч и боясь в нее войти. И аквабайк, и крик ребенка были настолько громкими, что Стремухин настороженно остановился. И этот гром, стихающий вдали, и этот резкий крик напомнили ему о чем-то, чего недоставало, как если бы он что-то вдруг забыл или потерял. С чувством внезапной паники Стремухин, не дойдя до Карпа, направился к своей одежде, забытой на песке. Поворошил ее и убедился: кошелек на месте. Стремухин выпрямился и огляделся. Все было на месте, но с густым и красноватым воздухом вечера что-то случилось: чего-то в нем недоставало. В одном из автомобилей, стоящих возле сосен, вдруг заработало радио: звучал прогноз погоды, ночью в Москве и области обещали дождь. Потом вступила музыка.
Стремухин понял вдруг, чего недоставало в воздухе и почему так громок был ребенок, потерявший мяч, и аквабайк, совсем было затихший где-то на большой воде. Весь вечер отовсюду из-за деревьев доносилась музыка магнитофонов, радио и музыкальных центров – и вдруг она вся смолкла, были слышны только деревья на ветру. Стремухин подошел к Карпу, сказал про хашламу, вслух удивился тишине. Пилот и Карп прислушались. В тишине, нарушенной лишь шумом хвои на ветру и негромкими звуками автомобильного радио, в который раз раздались дробные хлопки, затем вступила трель судейского свистка, и хлопки смолкли.
– Да, – сказал Карп. – Нигде нет музыки, ты прав. Возможно, вырубили электричество. Пойду проверю.
Карп, встав из-за стола, побрел к киоску и нырнул в темный проем кухни. Потом вернулся и сказал:
– Нет, все нормально: холодильник работает. Можешь не нервничать: шашлык твой не испортится.
– Карп, ты ку-ку? – спросил пилот с любопытством. – Какое электричество? Свет в Бухте не дают уже с весны. И ты, и все вокруг работают на дизельных динамо.
Карп ухватился двумя пальцами за мочку уха, сконфуженно помял ее.
– Действительно, – сказал он. – Я перегрелся и ку-ку. И я не знаю, почему молчат магнитофоны. Пора есть хашламу.
Стремухин взялся сдвинуть столики, но Карп остановил его:
– Зачем? Карина сдвинет. – И громко позвал: – Карина, помоги!
Из-за деревьев на грунтовке показались люди и поманили Карпа пальцем в тень сосны. Карп неохотно к ним направился. Люди ему что-то сказали. Карп вышел из тени на солнце, сказал:
– Карина, погоди.
Из киоска вышла Карина, сказала недовольно:
– То помоги, то погоди. Ты, слушай, толком объясни, что тебе надо.
– Запри киоск, напиши «перерыв».
Карина вновь направилась в киоск, недовольно бормоча: «А чем писать? На чем писать?». Карп отмахнулся и вернулся к столику.
– С хашламой придется подождать. Какие-то крутые наводят шороху. Скоро будут здесь...
– И что? – спросил пилот.
– А ничего, – ответил Карп с фальшивой скукой в голосе. – Я с ними разберусь; отдыхайте пока. А хашлама подождет, никуда она не денется.
Карп снова вышел на грунтовку, встал посреди нее и принялся глядеть куда-то за деревья.
Пилот поднялся из-за столика, сказал Стремухину:
– Пошли.
Стремухин послушно последовал за пилотом к воде. Пилот открыл кабину самолета, влез в нее.
– Чего стоишь? – сказал он из кабины. – Давай сюда.
С легким замиранием сердца Стремухин забрался в кабину и, взволнованно поерзав в кресле, устроился рядом с пилотом. Тот включил двигатель. Начав вращаться, затрещал, потом и загудел пропеллер. Стремухина качнуло: самолет стал пятиться от берега, подрагивая на легкой ряби, и замер вдруг у входа в заводь, посреди большой воды. Стремухин внутренне собрался, с восторгом, но не без боязни ожидая взлета, но пилот взлетать не думал и выключил двигатель; пропеллер потрещал и встал. Самолет плавно покачивало, и слышно было, как плещется вода, переливаясь через поплавки.
– У них свои разборки, и это их работа, – сказал пилот. – А мне, того гляди, проломят самолет. Или еще отнимут понта ради.
– Я думал, полетаем, – разочарованно сказал Стремухин. – А так – чего? Я мог бы и остаться.
– Мог, но зачем тебе грубые зрелища? – сказал пилот. – Считай, что я тебя избавил.
Несильный ветер мягко поворачивал самолет. Сквозь плексиглас, обсыпанный туманной водной пылью, Стремухин молча оглядел берег: пустую пристань слева, правее – тесное скопление сосен на высоком берегу, еще правее – желтый пляж, столики Карпа, желтых людей в купальниках и плавках; и столики, и люди в плавках с воды казались маленькими, как в кукольном вертепе, и Карп казался маленьким, как ванька-встанька.
– Здесь хорошо, – недолго помолчав, сказал пилот. – А там нам делать нечего.
Из сумрака сосен, словно соткавшись из него, стали спускаться вниз, к воде, люди в коричнево-зеленом камуфляже, с черными головами без лиц, с черными палками в руках. Они пошли гуськом вдоль берега по направлению к пляжу. Покуда шли, Стремухин насчитал их девять человек, издалека похожих на раскрашенных пластмассовых солдатиков. Карп вышел им навстречу, заговорил; они не слушали его и по песку направились к киоску. Один из них дубинкой постучал в дверь киоска; дверь открылась, вышла Карина; из кухни вышел Гамлет.
Переменился ветер, и самолет, как парус, развернуло на волне носом к большой воде; пляж оказался за спиной. Солнце, повисшее над другим берегом, над черепицами и башнями деревни Терпигорево, готово было сесть сразу и за ближний взгорок, и за далекую иглу Останкина, мерцающую серебром в лиловом предзакатном мареве. Послышался шумный мерный плеск, за ним и смех, и крики: из-за мыса с пристанью со стороны Москвы медленно выходил старенький прогулочный двухпалубный теплоход; люди на палубах дружно принялись выкрикивать речитативом слова какой-то песни – Стремухин попытался, но не смог расслышать слов. Сделав широкий и округлый разворот, корабль стал приближаться к пристани.
И вновь переменился ветер, вновь повернуло самолет пропеллером к берегу заводи, сначала к темным соснам на высоком берегу, потом и к пляжу. Там тоже крик стоял. Желтые люди с детьми, матрацами, мячами, одеялами сгрудились возле ив на дальнем конце пляжа, в центре которого, словно играя в салочки, гнались по кругу друг за другом черноголовые люди с палками и стриженые парни в плавках. Едва успел Стремухин подумать о собаке, что гонится за собственным хвостом, как круг распался: кто-то из черноголовых, споткнувшись, рухнул на песок, и салочки мгновенно превратились в кучу-малу; она распалась на мгновение и вновь перемешалась; крик не смолкал, но кто кричит, с воды не было видно...
– Искали и нашли, и даже с места не сходя, – проговорил пилот и пояснил: – Я говорю о шпане. По их глазам ведь было видно: скучают мальчики, ищут приключений. И вот, пожалуйста, – они метелят, их метелят; короче, вечер удался...
Запоздалая волна, поднятая пароходом, приподняла и, развернув, вновь опустила самолет. Опять перед глазами встала пристань, на которую уже сбегали с парохода люди с букетами и сумками; плыл мощный, но неторопливый катер по большой воде; алели крыши Терпигорева.
– Но это безобразие: с дубинками – на пляж, – сказал Стремухин. – Какие основания?
