– Любые, – сказал пилот. – Спроси себя: у этого хохла – я говорю о Карпе – есть кассовый аппарат? Ты его видел? Я не видел... Может, он есть, а может, нет. И у кого здесь они есть? Может, и есть у кого, но я не видел. У Гамлета с Кариной – есть регистрация? Может, и есть, а может, нету регистрации... Продукты на шашлык и на люля – у Карпа, знаю, свежие; а у других? Может, и свежие, а может – кто их знает...
– Но разве трудно завести, к примеру, аппарат? Глупо не иметь аппарат, когда кругом дубинки.
– Конечно, глупо. Но если будет аппарат – их больше здесь не будет, их прогонят. И ничего тогда не будет. Ни шашлыков, ни столиков, ни пива.
– Но почему?
– Что взять с невиноватых?.. Невиноватые России не нужны.
Артур не думал, виноват он или нет, и если виноват, то в чем. В киоске у Артура был кассовый аппарат, была и регистрация, но, убегая, он не вспомнил о регистрации и аппарате. У него были и покровители в Москве: большие люди, давние друзья дяди Романа, которые ему, Артуру, говорили: захочет кто обидеть, Артур-джан, ты не стесняйся, сразу нам звони, – скрываясь в соснах Бухты, Артур не вспоминал о покровителях. Ему и в голову не приходило, что «ПАЗ» с людьми, обряженными в камуфляж, приехал по его, Артура, душу, и если бы ему о том сказали, ужасно удивился бы и точно бы не вспомнил тетку, одну из многих теток, подозревающих по десять раз на дню, что он недодал сдачи... Но он увидел «ПАЗ», остановившийся поодаль, и для него уже ничто не имело значения: ни аппарат, ни регистрация, ни тетки, ни даже покровители, как если б он их никогда не знал. Он знал одно: если ты видишь, что из автобуса выходят люди в масках, то с ними лучше не встречаться.
Даже в соснах он не почувствовал себя в безопасности. Он видел, выглянув из-за ствола, как волокут в автобус Ивана Исмаиловича, хозяина соседнего кафе... А ну, начнут прочесывать и сосны? И сколько этих, в масках, в Бухте: один лишь «ПАЗ» или колонна «ПАЗов»? Колонны прежде не бывало никогда, но все бывает в первый раз, даже колонна. От берега донесся звон и хруст стекла: в кафе Ивана Исмаиловича разнесли дубинкой витрину. Артур согнулся, словно начался обстрел, и, развернувшись и прижав рукою к животу барсетку с выручкой, побежал в глубь леса, к кустам ежевики. Заслонив глаза рукавом рубашки, он продрался сквозь колючие кусты и дальше продирался бы, но локоть его вдруг уперся в твердое... То была сетка-рабица, из-за которой раздавались громкие и частые хлопки. Они Артура не тревожили; он знал: за этой сеткой взрослые, разбившись на команды и стреляя друг по другу шариками с краской, играют, будто дети малые, в войну.
Артур нащупал в рваной рабице дыру пошире, протиснулся в нее и оказался на участке леса, изрытого траншеями, окопами, перегороженного брустверами, фигурными укрытиями из бревен и автомобильных покрышек, заляпанными сплошь, словно пометом птиц, синей и желтой краской. И, будто стаи перепуганных ворон, туда-сюда носились люди в черном над траншеями. Артур упал в окоп и замер там. Он понимал, его прогонят, как только обнаружат, а может, даже и побьют (площадка для игры в пейнтбол была закрытой клубной зоной); он лишь надеялся, что это с ним произойдет не сразу, и что ему удастся выиграть хотя бы несколько минут... Хлопки сгустились в беспрерывный треск. Шарики с краской сыпались в окопчик пестрым мягким градом. Над головой Артура то и дело мелькали чьи-то ноги в больших ботинках, и всякий раз, как кто-то перепрыгивал окоп, сверху струился и падал на лицо песок с сухой хвоей.
Вдруг небо над окопом потемнело, и чье-то тело в прыжке обрушилось на него. От сотрясения Артур лишился чувств: на миг пропало все, и боль пропала, но нестерпимый женский визг вернул его в сознание; вернул и боль.
Артур скулил от боли и оторопело глядел перед собой на защитные очки, на круглые глаза за стеклами очков. Визг смолк; как флаг, взлетели собранные в хвост светлые волосы; женщина прянула назад и подняла свое ненастоящее оружие. Артур закрыл лицо руками, и тут же, по рукам и по груди хлеща, по нему в упор ударила очередь. Когда Артур открыл глаза, женщины в окопе уже не было. Послышался резкий свисток, и треск стрельбы послушно оборвался. По краям окопа встали люди в черном, все в защитных очках. Артур размазывал по рубашке желтую краску. Они глядели на него сверху и молчали. Слышно было, как неподалеку всхлипывает женщина, как кто-то утешает ее строго: «А ну-ка хватит, хватит, перестань и возьми себя в руки немедленно». На краю окопа показался человек без очков; глаза его скрывались под козырьком бейсболки; на груди висел судейский свисток. Люди в очках расступились. Человек со свистком поглядел на Артура сверху, глянул на наручные часы, затем сказал:
– Я сам с ним разберусь... Всем разойтись, и на сегодня все.
Люди в очках молча исчезли. Человек со свистком аккуратно спрыгнул в окоп, проговорил:
– Жду объяснений. Только быстро.
Артур, постанывая, быстро объяснил. Сказал:
– Они уедут скоро на автобусе, а я тебя зато хорошим шашлыком бесплатно угощу. Не пожалеешь, уважаемый.
Человек со свистком рассмеялся.
– Ладно, сиди пока и не высовывайся. – Он радостно добавил: – Красиво тебя выкрасили, прямо как забор, – и одним махом выбрался наверх.
Настала тишина, наполненная голосами и шагами, но вскоре поглотила, как воронка, и эти мягкие шаги, и голоса. Остался только шум деревьев; верхушки их, раскачиваясь и кренясь, заглядывали в окоп к Артуру. Боль понемногу утихала. Артур не думал ни о чем; он успокоился; его теперь тянуло в сон, но всякий раз, когда он поддавался сну, на самой кромке сна ему казалось, что, если он уснет, окоп обвалится и погребет его навеки; хватая воздух ртом, Артур выпрыгивал из сна, в страхе ощупывал струящиеся под рукой песчаные стенки окопа – и вновь его, кружа, затягивало в сон, как в темное жерло воронки, и вновь он поддавался тяге, и снова страх удушья выбрасывал его на свет.
Борясь со сном, Артур забыл о времени. Он пробудился окончательно, когда над ним раздалась трель судейского свистка. Человек со свистком во рту встал над окопом, широко расставив ноги в ботинках. Не спрашивая ни о чем, Артур поднялся на ноги. С трудом подтянувшись на затекших руках и неуклюже навалившись животом на край окопа, он выбрался наверх.
– Они уехали, – сказал ему человек со свистком, вынув свисток изо рта.
– Пошли, – сказал ему Артур.
...Стекло витрины было цело. Дверь сорвана с петель ударом ноги, оставившей в ней вмятину в форме подковы. Ящики с пивом опрокинуты. Несколько бутылок разбилось, и пиво пенной лужей растеклось по полу. Артура вывел из унылого оцепенения голос человека со свистком:
– Неплохо поработали. Давай, брат, в следующий раз.
– Нет, нет, не уходи, – сказал ему Артур, заглядывая в холодильник. – Мясо на месте; ты какой шашлык предпочитаешь?
Человек со свистком его не слышал; неторопливо шел прочь к лесу.
– Я тебе сделаю телячий! – крикнул Артур ему в спину. – Полчаса, и он готов! Ты обязательно приходи!
Человек со свистком неопределенно махнул рукой и скрылся в соснах.
Артур разжег в мангале угли и направился к соседнему кафе.
Его хозяин, сидя на скамейке среди осколков битого стекла, пожевывал докуренную сигарету и равнодушно глядел перед собой.
– Рубашка есть? – спросил его Артур. Тот не ответил, и Артур повысил голос. – Я тебя спрашиваю: есть у тебя рубашка? Я тебе завтра новую верну. Ты меня слышишь, Исмаилович? Ты погляди сюда, что уменя срубашкой!
Артур стянул через голову рубашку, пропитанную желтой краской, и бросил ее на землю, к его ногам.
Иван Исмаилович наконец повернулся к нему и с интересом принялся разглядывать его живот и грудь, все сплошь в потеках краски и в одинаковых и аккуратных круглых синяках. Потом сказал, поморщившись:
– Что ты с собой сделал? Совсем с ума сошел?
– Что этим было надо? – не ответив, спросил его Артур.
– Тебя. Тебя им было надо. Артур расхохотался.
– Хорошая шутка, Исмаилович. Очень хорошая шутка.
Иван Исмаилович отвернулся и сказал:
