семьдесят шесть, а еще только семьдесят шесть! В этот день я намерен дарить, а не получать подарки. «Спеши быть добрым», — говорили мудрецы. Бертилла, что ты стоишь с этим дурацким подносом? Поставь его на стол. И разверни-ка этот пакет…
Восхищенная Бертилла пролепетала:
— Розовое платье! Благодарю вас, синьор!
— Пусть оно будет подарком от Пушкина, — рассмеялся довольный Мардерштейг. — Лючия лопнет от зависти, а?
Лауреат немного пошевелил губами и сказал вдруг четко по-русски своему коллеге:
— «Евгений вздрогнул», синьор Лазурский!
— Что? Не понимаю…
— О какой это ошибке вы говорили мне? Взгляните на свежие листы — там, у меня в кабинете. — Мардерштейг неторопливо разливал в бокалы красное вино. — Только осторожно! Они еще не просохли.
— Вы перепечатали все сто шестьдесят пять листов! — воскликнул Лазурский.
Вскоре в Венеции состоялся вечер «Веронской билингвы». Он был устроен в Ка’ Фоскари, бывшем дворце патрициев, в котором теперь разместилось отделение славистики Падуанского университета. Бело-синий изящный катер доставил художников, Нерину Мартини-Бернарди и счастливую Бертиллу к главному входу. Палаццо стояло «по колено» в изумрудной воде большого канала. Был отлив, вода спала, обнажив зеленую, скользкую от водорослей стену фундамента, и порог входной двери оказался высоко над каналом. Опустили маленькую шатучую лестницу, сверху протянулись десятки молодых, сильных рук…
В холле дворца собрались студенты и преподаватели-слависты, библиофилы, художники, журналисты. Они шумно восхищались «билингвой», ее изумительными шрифтами, гравюрой Медного всадника на обложке.
Затем началось чтение. Читали текст поэмы, сменяя друг друга, В. В. Лазурский и молодой актер театра Гольдони.
величественно звучали русские строфы. Им вторила нежная итальянская речь: «Immerso in un grande pensiero sulla riva…»
Бертилла знала наизусть почти всю поэму — сколько раз она перечитывала строки, пока сушила листы! Волнуясь, потихоньку оглядывала зал. Слушали чудесно — внимательно и радостно. В паузах несли огромные букеты сияющих, сочных цветов. Они закрыли всю сцену…
Итальянцы восприняли поэму как произведение, написанное на их родном языке.
Обратно катер шел мимо главной набережной, собора святого Марка, Дворца дожей…
— О чем вы думаете? — спросила Нерина Бернарди русского художника.
— Я думаю о Пушкине, который мечтал увидеть все это, — ответил он. — В первой главе «Евгения Онегина» есть строки, помните?
Художник снова умолк, глядя перед собой. Какое буйство красок, какие неожиданные сочетания поражали глаз! Был час заката, и зеленые воды каналов окрасились в фиолетовый цвет, пена за кормой искрилась пурпурно.
…Бертилла бежала по улицам Вероны — маленький розовый цветок в вечернем сумраке. Стихи еще жили в ней, и ликовала душа. Улицы сближались, расходились, чернели углами. И кто-то там возник мгновенной тенью… Махнул рукой: «Будь счастлива, Бертилла! Помни: я все-таки был здесь, был…»
Смешная Лючия. Удивилась:
— Откуда прекрасное платье?
— Это подарок Пушкина.
— Ну а где же он сам?
— Он не смог приехать, потому что дрался на дуэли.
— Ты все выдумываешь, — сказала Лючия.
— Не так уж много я выдумала, — ответила Бертилла. — Посмотри! Здесь одних оборок не сосчитать на сколько лир…
Рукописи рассказывают
Строка архивного документа может загадать загадку или прояснить ее. Она может вскрыть драматическую судьбу поэта, писателя, книги, даже стихотворения. Давние события оживают и отчетливо встают перед нашими глазами.
В Рукописном отделе хранится
Гордость отдела — Пушкинский фонд: автографы поэта, рабочие тетради, дневник, черновики, письма, записки…
Первые лицейские стихотворения начинают эту драгоценную коллекцию:
Замыкает ее последнее письмо Пушкина…
В день дуэли 27 января Пушкин, по свидетельству современников, был спокоен, даже весел. Он не изменил порядок своих занятий. Утром, как обычно, работал в кабинете: готовил к печати новый том журнала «Современник». На письменном столе лежало письмо, присланное накануне, от переводчицы и детской писательницы А. О. Ишимовой:
