Богу. Сами прошения молитвы этому не противоречат. Так просто, прямо и доверчиво обращаются дети к отцу.
Говорят, что этот язык 'антропоморфен'. Конечно, так оно и есть. Человеческий язык не способен определить Бога, и философские абстракции дадут не больше, чем поэтические образы. Однако люди всегда пытаются это сделать, и попытки их надо принимать всерьез. Многие набожные евреи первого века избегали 'такого языка'. В этом можно убедиться, если проследить, как они пересказывают отрывки Ветхого Завета, которые звучат антропоморфно, и какими окольными способами говорят о Боге ('Небеса', 'Имя', 'Святой Благословенный' и т. п.).
Некоторые евреи, в особенности испытавшие греческое влияние (а в то время таких было много), говорили о 'Том, Кто истинно есть', как говорят теперь о 'безусловной реальности' и 'основании сущего'. Евангелия же ничуть не избегают антропоморфизмов. Должно быть, Иисус использовал их умышленно — ведь лучше не выразить личных отношений Бога и человека, о которых Он постоянно говорил; более того — иначе не расскажешь о Боге того, что Иисус знал сам. Разумеется, Он понимал, что найдутся высокоумные люди, которые не примут Его учения; и принял это как нечто неизбежное. Проникновенные слова: 'Отец, Владыка неба и земли' — отзвук одной из немногих подлинных молитв Иисуса, проникших в Евангелия. 'Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что ты скрыл это от мудрых и разумных и открыл это младенцам'. Конечно, некоторым очень трудно взглянуть на Его учение так, чтобы оно обрело для них смысл. 'Пока не изменитесь и не станете такими, как дети, не войдете в Царство Небес'; или, иными словами: 'Если не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царство Небесное'. Такой 'внутренний переворот' — существенная часть евангельского 'возвращения к Богу' ('покаяния'). Надо научиться думать о Боге, как о своем Отце, а себя — ощутить Его сыном или дочерью. Вот и все.
Осуществлять это в жизни Иисус, по-видимому, предоставлял каждому, кто пробудился к новой жизни. Он, собственно, и стремился пробудить совесть и говорил об этом во многих притчах. Напрасно мы станем искать в Евангелиях развитую систему жизненных правил, какие предлагали тогдашние моралисты, греческие и еврейские. Но это не значит, что нравственные нормы неясны или снижены. Последователь Иисуса послушен определенному закону, и закон не становится менее обязательным от того, что не расписан по мелочам, на все случаи жизни; он 'благоразумный человек', который 'слушает эти Мои слова и исполняет их'. Иисус не навязывает системы предписаний не потому, что попустительствует греху. Да и на самом деле, в Евангелиях есть очень ясные нравственные предписания, хотя их и немного. К ним мы сейчас и перейдем.
Начнем с того, что объединяет Иисуса и современных Ему равви, чтобы понять, как тесно Он связан с их учением и чем Он от них отличается. В первом столетии наиболее прогрессивные равви видели, насколько усложнилась этическая система иудаизма (в ее основе лежит так называемый Моисеев Закон, который непрерывно обрастал толкованиями и дополнениями), и пытались выделить центральную или главную идею, привлекая внимание к той или иной 'самой главной заповеди', из которой следуют все прочие. Иисус знал о таких попытках и сочувствовал им. Зафиксировано, что, обсуждая эту проблему, Он, как и другие учители, признавал две 'самые главные заповеди': возлюби Бога всем сердцем и люби другого, как самого себя. По Матфею и Марку, заповеди эти предлагает Он сам, а спрашивающий охотно принимает. У Луки их выдвигает 'законник', с которым Иисус вполне согласен. У нас нет оснований отвергнуть какой-либо из двух вариантов. Весьма вероятно, что это обсуждалось не раз и мы читаем о двух разных случаях.
Любовь к Богу, любовь к ближнему. Важнейшую часть этического учения Иисуса можно подвести под эти две родственные главы, и христианские моралисты нередко так и поступают. Однако, если верить трем первым Евангелиям, Иисус так не делал. Часто говорят, что нельзя любить насильно и требование 'возлюби' будто бы внутренне противоречиво. Оспаривать это возражение можно по-разному. На самом же деле Иисус иначе толковал то, с чем связаны эти заповеди, и такой аргумент здесь вообще неуместен. Как ни странно, Он мало говорил впрямую о долге любви к Богу и ненамного больше — о долге любви к ближнему, да и тогда ссылался на хорошо знакомое слушателям традиционное учение. Он вообще избегал слов 'любовь' и 'любить'. Например, когда Он выбирает слова сам, а не по Писанию, Он не говорит 'Люби Бога'. Скорее Он говорил так: 'Бог — Твой Отец.
Стань же тем, что ты есть,— Его сыном или дочерью'. Жить как дети Божьи — значит доверять Отцу и слушаться Его. Все это есть в Ветхом Завете, Иисус лишь слегка смещает акцент. Но Он идет и дальше: принцип 'Бог — отец, мы — дети' остается в силе, однако применяется немного иначе. Дети Божьи похожи на Отца, если они хотя бы стараются обращаться с другими людьми так, как обращается со своими детьми Бог, и стремятся к тому, к чему Он стремился.
'Подражание Богу' — не столь уж необычный способ выражать нравственный идеал. Им пользовались и греческие, и еврейские моралисты того времени, различаясь лишь тем, каким качествам Бога они призывали подражать. Например, некоторые религиозные наставники считали самым существенным в Боге безмятежное блаженство или сосредоточенную самоуглубленность при полном безразличии к окружающему; этому и должен был подражать 'мудрец'. Для других более всего достойна подражания запредельная и невыразимая 'святость', совершенно непричастная земной жизни и человеческим ценностям. Ступивший на путь 'подражания' Богу должен удалиться от мира, отрешиться от человеческих ценностей и жить исключительно сурово. Так считали, по-видимому, и некоторые из еврейских сектантов. Согласно же учению, связанному с лучшими традициями еврейской религии (восходящими к ветхозаветным пророкам), черты Божества, которым следует подражать, постигаются по аналогии с человеческими добродетелями в их высшем развитии. К таким чертам, например, можно отнести Его справедливость, милосердие, верность. Иисус подтверждает, что 'самое главное в Законе — правосудие и милосердие и верность'. Но Он не только подтверждает, Он и
