от кого ещё? С. Ляшевский объясняет приписку тем, что А. И. Сулакадзев просто путал следы. Ничего в Моравию он не отправлял. Чтобы спасти дощечки от сожжения, ибо они находились в Индексе запрещённых книг, Александр Иванович отправил их в имение своего близкого друга, помещика Задонского (именно так у Ляшевского; правильнее, вероятно, было назвать фамилию Неклюдова), который был вне подозрений, а затем сделал не соответствующую действительности приписку об отправке книги в Моравию (II, 37; 32).
Итак, дощечки «Книги Велеса» могли быть у Сулакадзева. Но подделал ли он их или это всё-таки был подлинный памятник? Противники подлинности «Книги Велеса» отвечают: конечно, подделал. Раз не Ю. П. Миролюбов, то тогда А. И. Сулакадзев. Его, собственно, изначально и подозревали в этой фальсификации. Вспомним А. В. Соловьёва за рубежом и Л. П. Жуковскую в нашей стране. Но… Есть ряд обстоятельств, которые смущают противников аутентичности «Дощек Изенбека», когда они утверждают, что автором подделки был А. И. Сулакадзев. Во-первых, характер этой подделки не очень-то согласуется с характером тех фальсификаций, которые Александру Ивановичу принято приписывать. Он «упражнялся», в основном в приписках к подлинным рукописям. Максимальные по объёму собственные его «творения» (мы сейчас следуем логике противников «Велесовой книги» отнюдь не будучи согласны с их отношением к деятельности А. И. Сулакадзева и экземплярам его коллекции) — это «Боянов гимн» и «Перуна и Велеса вещания в Киевских капищах». Объём же «Книги Велеса» значительно больше. Достаточно сказать, что её тексты содержат свыше 22 500 слов и фрагментов слов и свыше 92 000 символов (II, 52; 197). Общее количество слов «Велесовой книги» больше количества слов в «Слове о полку Игореве» примерно в 8 раз (II, 52; 197). Объёмный памятник, не так ли? Кроме того, учтём, на каком материале писался текст, и представим всю трудоёмкость этого процесса: вырезать текст на примерно 40 деревянных дощечках с двух сторон. А язык дощечек? «Работать под старину» в таком объёме гораздо труднее, чем при фальсификации «Боянова гимна». Словом, не очень-то это похоже на Сулакадзева.
А ведь есть ещё и «во-вторых». И этим вторым является содержание «Книги Велеса». Сулакадзев с его научными представлениями конца XVIII — начала XIX века никак не мог писать об азиатской прародине русов, сосредоточить своё внимание на степных истоках славянства. Индоевропеистика тогда только зарождалась, и азиатской (среднеазиатской) теории происхождения индоевропейцев ещё не существовало. Внимание учёных было приковано к Новгородской Руси, господствовала норманнская теория. В некоторой степени Русь со степью увязывал только М. В. Ломоносов, выводивший русов от роксолан. Очень богаты и религиозные представления «Велесовой книги». А знания Александра Ивановича о славянском язычестве опять-таки не выходили за рамки того, что было известно в конце XVIII — начале XIX века, а известно было совсем немного. Что Сулакадзев большего не знал, ярко показывает его пьеса «Карачун», где мизерные знания мифологии славян сочетаются с разного рода романтическими веяниями (II, 28; 185), (II, 9; 140).
Всё говорит за то, что «Книгу Велеса» подделывал не А. И. Сулакадзев. Но тогда кто? Здесь противники подлинности этого памятника находят просто-таки соломоново решение. Впервые это решение профигурировало в уже упоминавшейся брошюре А. Л. Монгайта «Надпись на камне». Советский учёный считал, что дощечки «Книги Велеса» были у А. И. Сулакадзева в гораздо меньшем количестве. Когда они уже известными нам путями попали к Ю. П. Миролюбову, он подделал все остальные (II, 37; 32). В наши дни эту версию высказывает Д. М. Дудко: «Создавать её («Велесову книгу». —
Со своей стороны можем заметить, что вычленить из «Книги Велеса» доски, написанные Сулакадзевым, очень-очень трудно. Стиль всей книги однороден, одна историческая концепция, одни мифологические представления. Неоднороден лишь язык. Однако разность употреблённых при написании книги диалектов (их можно выделить три, но об этом ниже) не нарушает её целостности. Дощечки 15а и 17а, на которые ссылается Д. М. Дудко, действительно говорят о землях будущей Руси Новгородской, основании Нового града и Славенска, но рассказы эти невелики в сравнении с общим объёмом текста этих дощечек, из контекста их повествования не выпадают. А рассказывают эти доски в основном всё про ту же степь, упоминают об азиатской теории, говоря современным научным языком, происхождения русов (I, 4; 48–49; 51–52), (I, 5; 73, 76–77).
Очевидно, указанная однородность «Книги Велеса», которая никоим образом не могла быть достигнута, подделывай её два человека, между которыми промежуток времени более чем в сотню лет, а соответственно, значительная разница в уровне исторических знаний (принимая во внимание бурное развитие исторической науки в XIX — XX веках), смутила некоторых противников аутентичности данного памятника. Они отказались и от теории совместного (Сулакадзев и Миролюбов) авторства «Книги Велеса». Что же было ими выдвинуто взамен? Называть конкретные кандидатуры на роль фальсификаторов уже не стали, ибо не осталось уже этих конкретных кандидатур. Ограничились утверждением, что «“Велесова книга” — мистификация группы польских или украинских дилетантов, плод компиляции, а большей частью — просто фантазии. Нельзя с полной уверенностью настаивать, что она возникла в начале XX века, но самое смелое, что можно предположить, — это её создание в XVIII — начале XIX в., когда сильным было увлечение славянскими древностями, в частности, языческими» (II, 43; 223). Такое мнение озвучил профессор Б. И. Осипов в отзыве на статью Н. В. Слатина «Влескнига». На наш взгляд, оно является ярким выражением того тупика, в который загнали себя те учёные, которые любой ценой стремятся доказать поддельность «Книги Велеса». Некого конкретно называть фальсификатором, непонятно, когда подделывали (в XVIII, XIX или XX веке). Но подделывали, и трава не расти. Причём польские или украинские дилетанты. А почему? Не понятно. Почему не русские дилетанты, не чешские дилетанты, не дилетанты сербские? Ведь следы всех этих языков в “Книге Велеса” также встречаются. Причём, что примечательно: польские и украинские дилетанты то и дело говорят о Руси, о любви к ней, прославляют её. И никакого намёка на прославление Украины или Польши. Другими словами, нет и намёка на столь присущий украинской и польской интеллигенции в конце XVIII — начале XX века национализм.
Итак, ответ на вопрос, почему Ф. А. Изенбек никому, кроме Ю. П. Миролюбова, не показывал найденные им дощечки, повлёк за собой подобное объёмное рассуждение, кто же, кроме этих двух людей, мог дощечки подделать. Перейдём ко второму вопросу.
2) Утверждение, что подобно Ф. А. Изенбеку Ю. П. Миролюбов очень долгое время молчал о существовании «языческой летописи», также неверно. Верно другое: подобно Фёдору Артуровичу Юрий Петрович наткнулся на непробиваемую стену скептицизма маститых учёных, которые в своём отрицании подлинности досок исходили из одного только принципа: «Не может быть, потому что не может быть никогда». Сообщать же о памятнике учёным мужам — Миролюбов сообщал. В своих послевоенных письмах в Сан-Франциско Ю. П. Миролюбов упоминал, что о дощечках до Второй мировой войны знал целый ряд учёных: византийский отдел факультета русской истории и словесности Брюссельского университета, в частности профессор Экк и его ассистент Марк Шефтель (в письмах Юрий Петрович, запамятовав фамилию последнего, называет его то Пфефер, то Шеффел), профессор Дмитрий Вергун, ещё некий учёный, видевший дощечки в 1935 году в Брюсселе и переехавший в США. Об этом последнем Ю. П. Миролюбов вспомнил лишь то, что он был доцентом и перед войной в Варшавском университете защитил диссертацию на тему о славянском происхождении фракийцев (II, 11; 205, 208, 213, 214). Казалось бы, разве можно
