– Сэр Умбреж, при всём моём к вам уважении, право же, будет лучше, если вы... – Булат осёкся, видя, что его увещевания не возымели на пожилого рыцаря никакого действия. Тот словно окаменел, полностью утратив не только дар речи, но и способность двигаться.
Стоило Морнингстару умолкнуть, и вокруг нас воцарилась мёртвая тишина. В воздухе веяло чем-то недобрым, и я уверен, что Булат и его дружки тоже это почувствовали. Даже цикады, и те перестали трещать.
В конце концов он таки выпустил из своей пятерни мой воротник и с нарочито брезгливым видом отряхнул ладони. Сперва он открыл было рот, чтобы ещё что-то сказать моему патрону, но потом передумал и вяло махнул рукой. И отступил, побрёл прочь в сопровождении своих приятелей, задержавшись лишь на мгновение, чтобы поднять с земли кожаный кошель. Удалившись на расстояние нескольких шагов от меня, Морнингстар вытянул в мою сторону указательный палец и с бешенством бросил:
– Мы с тобой ещё посчитаемся, Невпопад!
И тут к сэру Умбрежу вроде как вернулся дар речи.
– Нет, – произнёс он тоном, не допускавшим возражений, и хмуро взглянул на удалявшихся оруженосцев. – Не советую даже и помышлять о подобном.
Им нечего было на это возразить. Через секунду вся ватага, обогнув выступ стены, исчезла из нашего поля зрения и не иначе как отправилась на пиршество, которое было в самом разгаре.
Я первым делом подобрал с земли свой посох, потом подошёл к Умбрежу и только было начал мямлить: «Сэр, благодарю вас от всей души за то, что вы...» – как его кулак со всего размаху впечатался мне в физиономию. Раздался хруст, не оставивший у меня никаких сомнений: мой несчастный нос снова оказался сломан. Я пошатнулся, но на ногах устоял, вцепился что было сил в посох и восстановил равновесие, хотя перед глазами плыли разноцветные круги и в ушах здорово звенело. Я было зажмурился, но от этого меня ещё хуже замутило. Глаза пришлось открыть, и, хотя головокружение усилилось, мне удалось выпрямиться. Первым, что я смог разглядеть, когда перед глазами перестали мелькать яркие круги и точки, была рука сэра Умбрежа, двигавшаяся к моему лицу. Я стремительно пригнулся. Второй такой удар наверняка вышиб бы мне мозги. Но старик всего только протягивал мне льняной платок, чтобы вытереть кровь.
– Вот, держи-ка, – сказал он. – Зажми как следует нос.
Я последовал его совету. Задрал голову кверху и приложил платок к ноздрям, взвыв от боли, настолько мучительным оказалось прикосновение к покалеченному носу. Но всё ж я не отнял платок от лица, пока кровь не остановилась.
– Сэр, за что вы меня так? – прогундосил я.
– Ты ещё и не такого заслужил, – сердито ответил Умбреж. И со вздохом добавил: – Ты нас обоих обрёк на страдания и тяжелейшие испытания, молодой человек. Понимаю, что не нарочно... Но как же туго нам теперь придётся! Ладно, следуй за мной, я тебе всё растолкую.
Он повернулся и зашагал к замку, не прибавив больше ни слова. Я, совершенно сбитый с толку, покорно последовал за ним.
Войдя в свои покои, Умбреж заложил дверь на засов, чтобы никто не помешал нашему разговору. Из пиршественного зала по-прежнему слышался отдалённый шум. Мне он казался чем-то почти нереальным, я ловил себя на том, что воспринимаю эти звуки как смутный гул из потустороннего мира, к которому лично я не имею теперь никакого отношения, с которым ничто меня больше не связывает.
Сэр Умбреж вынул из шкафа большой серебряный кувшин и снял с него крышку.
– Выпьешь?
– А что это? – с беспокойством спросил я.
– Напиток, получаемый из виноградного сока. Ну так как?
Я заставил себя согласно кивнуть, стараясь ничем не выдать своей тревоги. А ну как старик решил меня отравить? Но, немного поразмыслив, я счёл свои опасения безосновательными. Вздумай он от меня избавиться, ему для этого достаточно было бы просто не вмешиваться в нашу «дискуссию» с Морнингстаром и остальными. Да и мало ли ещё в распоряжении старика других способов покончить со мной без всякого шума, вдали от собственных покоев и даже от крепости, так, что никто его ни в чём не заподозрил бы. У меня отлегло от сердца, и я налил себе полный кубок виноградного вина.
И осушил его с наслаждением, одним духом. Терпкий напиток был на диво хорош. Я облизнулся и вытер губы тыльной стороной ладони, выпачкав её не только каплями вина, но и кровью, которая незаметно для меня всё ещё продолжала сочиться из разбитого носа.
Умбреж столь же быстро опорожнил свой вместительный кубок и уставился на меня не мигая, каким-то странным, изучающим, осуждающим и вместе с тем завораживающим взглядом. Я поёжился, но глаз не опустил.
– В молодости... и даже в зрелые свои годы... я был отчаянным рубакой, – так начал он свой рассказ. Голос старика звучал уверенно и твёрдо, от привычной дрожи и гнусавости в нём и следа не осталось. – Уважение ко мне короля Рунсибела... зиждется не на пустом месте, уж поверь. А потом настал день, когда я решил узнать своё будущее и обратился к оракулу. Никогда подобного не делай, юный Невпопад! Ни к чему хорошему это дерзостное любопытство не приведёт. Меня тоже пытались отговорить от столь опрометчивого шага мудрые сэры рыцари преклонных лет, но я, пустоголовый и самоуверенный болван, пренебрёг их советом. Молодость всегда всё знает лучше всех. Дело было в том, что я тогда оплакивал безвременно почившую супругу и жаждал узнать, чем для меня станет жизнь без неё, найду ли я утешение в своём горе, которое тогда казалось мне безмерным. Оракул возвестил мне следующее: «Ты погибнешь в великой битве». Ну и я, как ты догадываешься, был весьма рад услыхать это пророчество. Ибо нет для рыцаря участи более достойной, смерти более почётной и величественной, чем на поле боя с оружием в руках. По крайней мере, именно это добрые наставники пытаются внушить всем юным оруженосцам, мечтающим стать рыцарями. У меня же была и другая причина страстно желать подобной развязки – смерть соединила бы меня с той, которую я оплакивал. Весь во власти этой надежды, я вступал в одно сражение за другим. Именно в ту пору я и снискал себе славу бесстрашного и непобедимого воина. Страха у меня в душе и впрямь не было, я его только на противников нагонял, сам же мечтал как можно скорей сложить голову в великой битве во исполнение пророчества оракула. – Сэр Умбреж со вздохом покачал головой. – Но годы шли, и многое переменилось вокруг меня и во мне, а я оставался невредим. Полагаю, что я уцелел не только благодаря своему мастерству и отваге, но главным образом – везению. Со временем боль моей утраты притупилась, и я уже не чувствовал себя осиротевшим без своей любимой супруги, не горел желанием с ней воссоединиться. Одиночество стало меня вполне устраивать. Время лечит любые раны, Невпопад, даже самые глубокие. И ещё, заметь себе, чем старше делается человек, тем он выше ценит жизнь и все нехитрые радости, что она даёт. С каждым прожитым годом я не без удивления осознавал, как во мне нарастает жажда продолжать свой земной путь, во что бы то ни стало не дать ему оборваться. Представь себе, я вполне поверил в то давнее пророчество, согласно которому, чтобы не лишиться жизни, мне следовало избегать участия в сражениях. И тогда... В таком случае я мог бы рассчитывать едва ли не на бессмертие...
Старик блаженно улыбнулся, качнул головой и продолжил:
– Больше всего на свете меня бы устроила почётная отставка. Уйдя на покой, я решительно ничем не рисковал бы и мог бы жить в полное своё удовольствие. Так ведь нет! Наш добрый король Рунсибел... Его величество давно меня знает и помнит о моих подвигах. Он питает ко мне благодарность и своего рода привязанность. Чтобы выразить эти чувства во всей их полноте, он держит меня при дворе и осыпает милостями. И ни о какой отставке даже слушать не желает. Сколько я его ни просил, всё без толку. Наш монарх, если уж заберёт что себе в голову, то стоит на этом насмерть. В особенности когда пожелает кого- либо облагодетельствовать и осчастливить. В случае со мной он так и заявил: мол, для него непереносима мысль, что моё великое воинское искусство и моя рыцарская доблесть будут «пропадать втуне». Он этого не может допустить. А я, пойми, со своей стороны не могу ему признаться, что от былой доблести у меня в душе и следа не осталось. Ведь стоит мне об этом только заикнуться, и другие рыцари тотчас же назовут меня презренным трусом. Но этого никак нельзя допустить, ведь тогда пострадает моя честь! – Умбреж вскинул голову. Глаза его гордо сверкнули.
– Но вас ведь чуть не в открытую называют пугалом огородным, выжившим из ума идиотом! – выпалил я.
– Ну-у, это другое! – Он пренебрежительно махнул тощей рукой. – Старость приходит ко всем и никого
