– А может быть, все это не имеет смысла, – добавила она, помолчав.
– От себя не убежишь.
– Да, это дело нелегкое, – согласилась девушка, глядя в окно. – Еще я разговаривала с Йосси Левом. Он прямо с ножом к горлу пристал, чтобы я с тобой работала.
– Вот и отлично.
– Не люблю, когда меня заставляют.
– Я тоже не люблю, – кивнул Хенсон, – но пусть это не мешает тебе сделать разумный выбор. – Он обогнал грузовик, набитый пивными бочками, затем бросил взгляд в сторону горизонта. – Великолепная страна.
– Слишком зеленая, – сказала она. – Слишком мокрая.
– Серьезно?
– Как рай… Кстати, раз уж мы о нем заговорили. Как прошел твой поход в квартал красных фонарей?
– Поужинал в индонезийском ресторане. «Де Кантиль эн де Тийгер» или что-то в этом духе. Объелся под самую завязку. А насчет того квартала… Боюсь тебя разочаровать, но я и близко к нему не подходил. В гостиницу вернулся к десяти. Посмотрел ночные новости на Эн-би-си.
Эсфирь шлепнула себя по колену.
– Ага, придумал легенду и теперь от нее ни на шаг, да? Такие подробности… Не слишком ли правдоподобно?
– Я что, похож на человека, склонного пускаться во все тяжкие, да еще и ночами напролет?
– Кто знает, что таится в генах из старого доброго Канзаса…
Бекберг на поверку оказался небольшим городком с узкими улочками и живописными домиками, словно взятыми с почтовой открытки. Хенсон с Эсфирью зашли в муниципалитет и представились члену городского совета, который в одиночестве коротал время в своем офисе. Поняв наконец, чего добиваются неожиданные визитеры, он отвел их в архив на втором этаже, где пухленькая женщина руководила перестановкой шкафов с картотекой. По ее словам, музей «Де Грут» раньше располагался в католической школе для девочек. И это все, что ей было известно. Кстати, ее собственная матушка тоже ходила в эту школу. Что же касается самого города, он сильно пострадал при обстреле во время войны и не был восстановлен в старой планировке. Она показала снимок, сделанный в 1945 году. Здание муниципалитета еще можно было узнать, зато все вокруг превратилось в кучи битого кирпича и щебня.
– Мой папа говорить, наш город, много евреев до войны. Потом бум-бум-бум, приходить солдаты, Англия, – сообщила женщина.
Хенсон кивнул.
– Если здесь действительно было крупное еврейское поселение, то, наверное, можно найти об этом сведения в архиве Яд-Вашем, – заметила Эсфирь.
– Мадам, – обратился Хенсон к голландке, – в Бекберге есть люди, которые могут побольше помнить про музей «Де Грут»?
Женщина прищурила глаза, пытаясь вспомнить.
– Антон? – сказала она, пожимая плечами.
– Антон кто?
– Худелик. Он продавать книги.
Книжный магазин, как выяснилось, находился на расстоянии не более десятка ярдов от того места, где они припарковали взятую напрокат машину. Никакой вывески или объявления. Само здание относилось к тем послевоенным бетонным коробкам, которые возводились наспех, лишь бы поскорее расселить лишившихся крова жителей. Впрочем, витрина выглядела вполне старомодно, напоминая настоящую шахматную доску из небольших окошек. Когда Хенсон открыл дверь, над головой звякнул колокольчик. Эсфирь осторожно ступила внутрь. На полу и слегка перекошенных полках стопками и вразброс лежали книги и старые журналы, будто хозяин лишь недавно въехал и не успел разобрать вещи. Впрочем, толстый слой пыли и запах плесени в воздухе говорили об ином.
Из низенькой дверки в дальнем конце помещения появился старичок в пожелтевшей от времени футболке и тапочках. Подагрические пальцы правой руки сжимали черную курительную трубку, хотя табак, кажется, так и не был зажжен. Похоже, старичок несколько растерялся, увидев людей в своем магазине.
– Dag[12], – помедлив, сказал он.
– Вы говорите по-английски? – спросил Хенсон.
– Ja, – ответил тот. – Моя мать была англичанкой.
– Меня зовут Мартин Хенсон, а это Эсфирь Горен, моя коллега.
– Ja?
– Это вы Антон Худелик?
– Да.
– Не могли бы вы нам помочь? Понимаете, нам хочется как можно больше узнать про музей «Де Грут»…
Старичок кивнул.
– А, картина? Ван Гог?
