– Да-да-да… Точнее, и она тоже.
– Это вы на нее претендуете?
– Нет, – быстро ответил Хенсон. – Мы пытаемся найти законного владельца.
Кислое выражение на лице Худелика тут же растаяло и сменилось улыбкой. У него недоставало одного переднего зуба.
– Может быть, это я?
– Поверьте, если вы сможете доказать свое законное право, то мы сделаем все, чтобы она стала вашей.
Улыбка опять превратилась в кислую гримасу.
– Эх, молодой человек… Я просто пошутил. Да и что бы я делал с такой кучей гульденов? Купил бы себе золотой гроб? Даже такой юноша, как вы, не успел бы их потратить до смерти. А я? Ха!
Шлепая задниками тапочек, он подошел к письменному столу, выглядывавшему из-за книжных круч, и там уселся в скрипучее кресло.
– Вы помните музей «Де Грут»? – спросила Эсфирь.
– Конечно. Так, ничего особенного. Впрочем, была там одна греческая вазочка, которая мне нравилась… Ахилл и Гектор.
– А Ван Гог? Вы помните его автопортрет?
– О, ja, дикая штучка… Жил-был один ненормальный голландец, потом он уезжает во Францию, где сумасшествие считается государственной религией, и там он становится художником. Нет, не было великих мастеров после Рембрандта. На нем завершилась живопись. А этот тип… Заставил всех думать, будто всякий маляр может стать ор-ригиналом, ж-живописцем. Конец искусства, вот что я вам скажу.
– М-м… Возможно, в чем-то вы и правы… – осторожно заметил Хенсон.
– В чем-то! Я прав во всем! – воскликнул Худелик. – А тот музей… Знаете, после того как его разграбили германцы, там ничего не осталось. Так что его даже и не открывали вновь. Что же касается школы, то она всегда дышала на ладан, а когда фермеры ушли с земли, учеников вообще не осталось. Ее закрыли в сорок девятом, а монахини уехали куда-то в Ист-Индию.
Эсфирь подошла к столу.
– У нас так мало сведений о том времени… Вы не могли бы вспомнить что-нибудь поподробнее насчет музея, особенно про Ван Гога?
Худелик задумался, покусывая свою незажженную трубку.
– Там было фойе с охранником, потом главный зал, где mijnheer и mevrouw[13] Де Грут со своими детьми держали собранную коллекцию. Типа той вазы. Еще какие-то вещи из синагоги, которую испанцы сожгли в период Оранжевых войн… И коридор. Там на стенах висели пейзажи. В основном кто-то из местных художников конца прошлого века… Да мне кажется, никому это даже и не было интересно. Коровы да пастухи… молочницы… туман… Такие, в общем, вещи. Впрочем, кое-что мне нравилось.
– Гостиничный жанр, – пробормотал Хенсон.
Худелик недоуменно поморгал, затем продолжил свой рассказ:
– Да, так я и говорю, коридор. Коридор вел в старую семейную часовню. Круглая такая, с высокими окнами. И на каменном алтаре – картина этого самого лунатика. Будто бы его считают апофеозом всего искусства. Нет, вы представьте! На алтаре! – Старик покачал головой. – Хотя, конечно, ее так проще охранять. Только один вход, он же выход. Пит Дейк просто сидел в часовне и вроде как охранял. Мы еще шутили, что он там сидит как сыч и носа наружу не кажет.
– Пит Дейк? И что с ним случилось потом?
– Берген-Бельзен.
– Он был евреем? – спросила Эсфирь.
– Да нет же, католик. Но прятал у себя одну еврейку. Мне кажется, он был в нее влюблен. По крайней мере, мне так отец говорил. Да, кстати, мы вот не очень-то жаловали хранителя, а ведь с ним приключилось то же самое…
– Постойте… Разве Геррит Биллем Турн не был хранителем?
– Был. Только потом. Я же говорю, сначала хранителем был Хуген. А его невестка оказалась коммунисткой.
– Получается, нацисты его арестовали, и тогда Турн занял эту должность?
– Ja, он был очень молод, но кроме него больше никого не осталось. Он же был секретарем Хугена. Говорят, именно он занимался делопроизводством и перепиской, потому что у Хугена это получалось не очень складно. Да, и еще говорят, что Хуген хотел кое-что раздать из коллекции.
Эсфирь с Мартином переглянулись.
– Раздать? – переспросил Мартин.
– Ходили слухи, что он отправил несколько вещей фельдмаршалу Герингу, и вот почему немцы заинтересовались этой коллекцией. В конце концов, Бекберг далеко не Роттердам.
– Вы хотите сказать, он таким способом пытался их задобрить?
– Скорее, выкупить жизнь дочери. А может, хотел получить более высокий пост, – ответил Худелик. – Я не знаю. Возможно. Но ничего не вышло. Жену они расстреляли прямо на улице, а Хуген вместе с сыном пропали в Берген-Бельзене.
