усмирить. Твой племянник — император еще дитя. Регент сбежал. Тебе нужен я. Несчастный глупец — я плел интриги, когда тебя на свете не было. Нашел, с кем тягаться!» Вслух же он смиренно ответил:
— Буду рад опять послужить своему народу.
— Вы ведь понимаете, — добавил Мунэмори, — что мы можем попросить вас об указе, дарующем нам высочайшее соизволение сокрушить смутьянов Минамото.
Го-Сиракава еле сдержал улыбку.
— Буду счастлив оказать посильную помощь всякому борцу с узурпаторами.
Мунэмори вздохнул, и плечи его расправились, точно он скинул великое бремя.
— Весьма рад это слышать, владыка. Должен признаться, смерть отца изрядно выбила меня из колеи. Как вы знаете, возглавлять Тайра предстояло моему брату, и потому я оказался совершенно не готов принять бразды власти в свои руки. Вдобавок Киёмори никак не хотел с ними расставаться, так что возможности действовать по собственной воле я почти не имел. Теперь же, с вашей помощью и советом, мы непременно восстановим мир на нашей многострадальной земле.
Го-Сиракава спросил себя, уж не слеза ли сверкнула в глазу Тайра.
— Будьте покойны, Мунэмори-сан, потрудиться на благо единения нашей державы, чтобы все мы жили в мире, — мое самое заветное желание.
Мунэмори снова поклонился:
— Истинно, владыка, вы достойны престола, который некогда занимали. Жаль, что жестокая судьба отняла у нас такого правителя. Отныне, уверяю, я буду искать вашего содействия во всех значимых делах. Теперь позвольте же мне удалиться и подыскать вам подобающее сопровождение, дабы вы смогли переехать в Ходзидзё.
Го-Сиракава кивнул ему:
— Благодарю, Мунэмори-сан. Рад слышать, что вы думаете иначе, нежели ваш отец. С нетерпением жду наших будущих встреч. Вас первого я приглашу на новоселье в Ходзидзё, когда он будет закончен, и моя душа воспрянет для увеселений.
Как только Мунэмори отъехал, Го-Сиракава вскочил на ноги и пустился приплясывать от радости, взмахивая рукавами, забыв про ломоту в костях. Потом он выбежал на веранду и, невзирая на холодный ветер ранней весны, отвесил поклон в сторону юга, где расстилалось Внутреннее море.
— Благодарствую, о великий ками! Спасибо, Рюдзин-сама! Сладко твое воздаяние. Ты позволил мне на старости лет затеять еще одну большую игру. Для такого, как я, это лучший подарок.,
Задние мысли
Мунэмори крепко запахнул полы черного платья, забираясь в карету, смахнул слезы, фальшивые лишь отчасти, и, тяжко вздохнув, упал на сиденье.
— Как все прошло, дядя? — спросил юный Корэмори, сидевший напротив.
— Старый хорь, — проворчал Мунэмори. — Уверен, он и слова не сказал начистоту.
Повозка рывком тронулась с места, и его бросило на плетеную бамбуковую стену.
— Ками вас покарают, дядя. Разве можно отзываться так о бывшем императоре? Отец часто говорил, что особы императорской крови заслуживают крайнего почтения во все времена.
— Почтения — разумеется, — отозвался Мунэмори, — но доверия — едва ли. Только не Го-Сиракава. Он жаждал вернуться на трон с тех пор, как покинул его. Надеюсь, он хотя бы поверил тому, что мы, Тайра, намерены возвести его на царство.
Корэмори округлил глаза:
— Отрекшемуся императору править во второй раз? Слыхано ли такое?
Мунэмори замахал рукой:
— В последние годы мы только и делали, что творили неслыханное.
— Вы впрямь готовы это устроить?
— Пустить интригана Го-Сиракаву обратно на престол? Ни за что. Иначе Тайра не жить. Я только хочу, чтобы он уверовал в такую возможность и не кинулся за поддержкой к Минамото. Будущему императору нужно войско, а у Тайра пока еще мощнейшая рать в государстве. Я надеюсь, он этого не забудет, и только.
— А он принял предложение вернуться в Ходзидзё?
— Принял. И, я надеюсь, постройка дворца поглотит его ровно настолько, чтобы не вмешиваться в наши дела. Хотя, возможно, здесь я обманываюсь.
Корэмори вздохнул и уставился на руки.
— Вся эта грязь, пренебрежение… отвращают. Боюсь, вы становитесь похожи на деда.
— Если мне предстоит быть первым среди Тайра, — ответил Мунэмори с неподдельной грустью, — иного скорее всего не остается.
Сад глициний
Кэнрэймон-ин сидела в императорском саду внутри Дай-ри рядом с матерью Нии-но-Амой. На обеих были темные траурные одежды. Отсюда, с этого самого места, не было видно ни обгорелого остова зала Государственного совета, ни прохудившейся кровли Портняжного ведомства. Сидя здесь, можно было — пусть ненадолго — увидеть дворец таким, каким он был — в красе и славе ушедших времен. Здесь, пусть ненадолго, забывалось, что вне долины Сверкающих ручьев мир погрузился в хаос.
Каким-то чудом деревья глицинии в этом саду пережили императорское отсутствие и выпустили кисти бело-лиловых цветов, сохранив их до поздней весны.
— Я решила непременно их показать тебе, — сказала Нии-но-Ама. — Маленький знак надежды в наше горькое время.
Кэнрэймон-ин увиденное не ободрило.
— Они прелестны, матушка, но глициния — цветок мимолетности. Меня скорее обнадежило бы, отыщи ты деревце юд-зуриха, означающее «постоянство».
— Увы, их я не нашла, — призналась Нии-но-Ама.
— Впрочем, — вздохнула Кэнрэймон-ин, — к чему нам, двум старым вдовам, уповать на постоянство?
— Старым? — переспросила Нии-но-Ама, приподнимая бровь. — Я-то стара, а вот ты?
— Мама, мне почти тридцать! Нии-но-Ама усмехнулась:
— Я едва помню себя в тридцать лет.
— Разве не странно, — сказала Кэнрэймон-ин, — что женщина молода так недолго и стара чуть не всю жизнь?
— Судя по тому, что я видела, в мире смертных вообще много странного, — отозвалась ее мать.
Помолчав немного, Кэнрэймон-ин спросила:
— Что мне делать, матушка? Я хотела бы тоже постричься в монахини и оставить эту скорбную юдоль, но Мунэмори твердит, чтобы я осталась присмотреть за Антоку.
— И он прав, — ответила Нии-но-Ама. — Теперь, когда Киёмори не стало, Тайра, как никогда, нужен достойный пример для подражания, путеводная звезда. Ты должна оставаться во дворце.
Кэнрэймон-ин, потупившись, произнесла:
— Я не стою того, чтобы мой род возлагал на меня надежды. После некоторого молчания Нии-но-Ама спросила:
— Когда я беседовала с князем тэнгу, он как-то странно обмолвился о тебе. Сказал, что ты кое в чем согрешила, а в чем именно — следует справиться у тебя. Ты не знаешь, что бы это значило?
Кэнрэймон-ин почувствовала острый приступ вины и закрыла лицо рукавами:
— О-о! Я-то думала унести этот позор в могилу! Нии-но-Ама придвинулась ближе и взяла ее за
