Надеюсь, дорогая Эмма, что королева напишет Вам непосредственно; если же она окажется столь неблагодарной, чтобы забыть Вас, я буду молить Бога, чтобы и он забыл ее; но Вы ведь тоже считаете — не правда ли? — что она неспособна когда-либо Вас забыть. Сейчас ей самое время дать Вам доказательство своей любви. Не показывайте копий писем короля и королевы никому, кроме наших самых близких друзей.
Король в печали и почти не покидает Бельведер; наш новый посол мистер Эллиот не видел ни его, ни королевы с 17-го числа, то есть со дня своего прибытия.
Между тем он должен быть им официально представлен 22-го.
Я убежден, что этот ничтожный корсиканец задумал захватить Неаполитанское королевство, поэтому я посоветовал генералу Актону не подвергать долее королевское семейство риску попасть в руки врага.
Как Вы понимаете, я вынужден очень спешить, чтобы скорее присоединиться к эскадре, стоящей у Тулона…»
«Июль 1803 года. Я приближаюсь к Тулону, готовясь разгромить французов. У нас наготове семь линейных кораблей, пять фрегатов и шесть корветов; через неделю мы получим подкрепление — еще три-четыре корабля.
Вы можете себе вообразить, милая Эмма, как я счастлив всякий раз, когда получаю одно из Ваших милых пространных писем.
Благодарю Господа за то, что Вы не испытываете ни в чем нужды; будьте уверены, что, как только мне удастся раздобыть шесть пенсов, пять из них я буду отдавать Вам. К несчастью, Вы по опыту знаете, что в денежных вопросах на друзей надежда плоха, и Ваш здравый смысл, как я полагаю, учтет этот опыт.
Я положительно рассчитываю, что министр все же кое-что сделает для Вас, но, если и нет, на хлеб с сыром у нас всегда хватит. Будь благословенна независимость! Хотя пока мне не представилось случая существенно пополнить свой кошелек, было бы уж чересчур большим невезением, если бы за всю кампанию я не раздобыл средств, достаточных, чтобы расплатиться с долгами, а когда они выплачены, это немалое утешение.
Пока я не заговаривал с генералом Актоном о ренте с моего герцогства Бронте, но, как только буду уверен, что Неаполь останется в руках короля Фердинанда, я задам этот вопрос. Хотя, по правде говоря, особых надежд я на сей счет не питаю.
Судя по тому, что я слышал, король Фердинанд настолько подавлен, что охотно согласился бы отречься от престола в пользу своего сына, чтобы вернуться на Сицилию. Как Вы помните, сэр Уильям всегда полагал, что этот монарх кончит именно так».
Я привожу здесь письма Нельсона, вместо того чтобы продолжать рассказ о себе самой, ибо, по- моему, куда интереснее наблюдать человека, имевшего такое большое влияние на судьбы Италии и вновь оказавшегося в местах, где совершались такие примечательные события, чем следовать за мной, поддерживающей первые нетвердые шаги Горации на газонах Мертон-Плейс.
Итак, я продолжаю, вернее, продолжает Нельсон:
«“Виктория”, в виду Тулона, 1 августа 1803 года. Возлюбленная Эмма, Ваше письмо от 24 мая мне доставила “Феба”, и это произошло всего два дня тому назад. Вам нетрудно понять, что я испытал при виде и при чтении этого письма.
Я приветствую Ваши планы и выбор общества на будущую зиму и весну. Надеюсь, что буду достаточно богат, чтобы произвести в нашем милом Мертоне все необходимые усовершенствования; Вас это развлечет, а мне, я уверен, останется только восхищаться всем, что Вы будете делать, вплоть до задуманной Вами посадки смородины.
Мне пришлось перебраться на “Викторию”; теперь привожу все здесь в порядок. В настоящую минуту Харди занят тем, что вешает в моей каюте Ваш портрет и портрет Горации — они будут единственным ее украшением. Я смогу каждый день созерцать их, находя в том все новое очарование — больше мне ничего не нужно.
Что до новостей военных, то не ждите их от меня; мы здесь мало что знаем. Я по- прежнему боюсь, как бы Неаполь и даже сама Сицилия не угодили в руки французов. Однако все мои советы я даю в столь подробной и точной форме, что, если беда и стрясется, ее не смогут свалить на меня.
Королева Неаполя, как я сужу по ее печати на конверте, отправила письмо князю Кастельчикала. Мне она тоже написала; ее послание полно изъявлений благодарности за мои заботы о спасении королевства.
Король по-прежнему ведет жизнь затворника; он отказался принять французского генерала Гувьона Сен-Сира, приехавшего в Неаполь улаживать вопросы, касающиеся военной контрибуции. Думаю, что он уже совсем готов оставить Неаполь и удалиться на Сицилию, если французы позволят ему сделать это.
С величайшей нежностью вспоминаю всех обитателей Мертона.
Ваш всегда верный и любящий
Нельсон». «“Виктория”, в виду Тулона, 26 августа. Эмма, моя возлюбленная, если я скажу Вам, что думаю о Вас без конца, днями и ночами, это будет еще недостаточно сильным выражением той любви, которую я к Вам питаю. Оторванный от Вас неумолимыми обстоятельствами, я всей душой принадлежу Вам, верьте этому!
Наша родина призвала меня исполнить мой долг перед ней, и, если я не откликнусь на ее зов, Вы же сами в час холодного размышления устыдились бы за меня, не имея более права сказать: “Вот человек, который спас Англию! Вот тот, кто первым идет в бой и последним покидает поле сражения!” И напротив, слава, какую я могу стяжать, озаряет и Вас — все скажут, говоря обо мне: “На какие только жертвы не идет он ради отечества! Даже решается покинуть самую очаровательную, самую совершенную женщину в мире!”
Поскольку Вы меня любите так же, как я люблю Вас, Вы меня поймете. Мое сердце принадлежит Вам, берегите его, возлюбленная моя! Я вернусь победителем, если так будет угодно Господу, и, что бы то ни было, имя мое останется незапятнанным. Я поступаю так не из тщеславия или жажды богатства — ни то ни другое не могло бы удержать меня вдали от всего, что дорого моему сердцу. Нет, я жертвую собой ради величия Англии, ибо такова воля Всевышнего.
Я Ваш, Ваш навсегда в этом мире и в вечности.
Нельсон». 
