Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

— Что с вами, мой друг? Вас что-то тревожит, и вы не хотите мне в этом признаться.

Он попытался улыбнуться.

— Да ведь я счастливейший из смертных, — отвечал он. — Чего еще я мог бы пожелать в этом мире? Одаренный вашей любовью, окруженный моим семейством, право, я не дал бы и шести пенсов за то, чтобы сделаться племянником самому королю!

Но я прервала его:

— Я вас знаю, Нельсон, вам нет смысла пытаться меня обмануть. Вам сообщили, где находится объединенный флот, вы заранее смотрите на него как на свою добычу и будете несчастнейшим из людей, если его разобьет кто-то другой.

Нельсон посмотрел на меня испытующе.

— Что ж, мой друг, — продолжала я, — разбейте его, этот флот! Завершите дело, с таким блеском начатое вами. Такая победа станет последним воздаянием за два года потраченных вами трудов.

Нельсон все глядел на меня, но, хотя он по-прежнему молчал, на лице его появилось непередаваемое выражение благодарности.

Я продолжала:

— Сколь бы тягостна ни была для меня новая разлука с вами, предложите родине свою службу, как вы поступали всегда, и без промедления отправляйтесь в Кадис. К подобному самоотвержению отнесутся с благодарностью, и ваше сердце вновь обретет покой. Вы одержите последнюю славную победу и вернетесь сюда, чтобы насладиться достойным отдыхом.

Нельсон еще несколько мгновений молча смотрел на меня, потом глаза его наполнились слезами и он вскричал:

— Храбрая Эмма! Добрая Эмма! Да, ты читаешь в моем сердце, да, ты проникла в мои помыслы. Если бы не было Эммы, на свете больше не было бы и Нельсона… Это ты сделала из меня того, кем я стал. Сегодня же я еду в Лондон.

И в самом деле, два часа спустя мы отправились в Лондон вместе с его сестрами. Нельсон оставил нас в доме на Клерджес-стрит и поспешил в Адмиралтейство. «Виктория», вызванная по телеграфу, в тот же вечер вошла в Темзу, и на следующее утро все уже было готово к отъезду.

Нам оставались еще десять дней, чтобы быть вместе, но пять последних Нельсон почти целиком провел в Адмиралтействе.

Одиннадцатого мы в последний раз посетили наш дорогой Мертон. При всех моих стараниях сохранить самообладание я поневоле начинала плакать, стоило мне лишь на минуту остаться наедине с собой. В Мертоне мы провели вдвоем весь день 12-го и там же заночевали.

За час до рассвета Нельсон поднялся, прошел в комнату дочери и молился там, склонясь над ее постелью, молча, но с мягкой проникновенностью и со слезами на глазах.

Он был очень набожен.

В семь часов утра мы распрощались.

Я проводила его до экипажа, и там он долго прижимал меня к сердцу. Я плакала навзрыд, но, пытаясь улыбнуться сквозь слезы, шепнула ему:

— Не вступайте в сражение, пока не увидите птичку!

То были последние слова, что я ему сказала.

Кони помчались галопом, и когда карета сворачивала за угол, он махнул мне рукой.

Больше мне не суждено было его увидеть!

На следующий день в шесть утра он прибыл в Портсмут, а 15 сентября вышел в море.

Однако непогода так разыгралась, что, как бы Нельсон ни спешил, «Виктории» пришлось еще два дня оставаться в виду английского берега. Эта задержка позволила Нельсону переслать мне две записки, полные живейшей нежности к дочери и ко мне, но между строк угадывались печальные предчувствия.

Наконец задул попутный ветер, и Нельсон смог, выйдя из Ла-Манша и пустившись вперед на всех парусах, 20 сентября в шесть часов пополудни присоединиться к эскадре, ждавшей у Кадиса и состоявшей из двадцати трех кораблей резерва под командованием вице-адмирала Коллингвуда. В тот день Нельсону как раз исполнилось сорок шесть лет.

Первого октября он написал мне письмо, где сообщал о своем соединении с эскадрой Коллингвуда и о постигшем его нервном припадке. Эти припадки, которым он был подвержен, были так сильны, что напоминали эпилептические.

«“Виктория”, 1 октября 1805 года.

Моя драгоценная Эмма, для меня истинное облегчение взять перо и написать Вам несколько строк, ибо нынешним утром около четырех часов меня настиг один из моих судорожных приступов, вконец расстроивший нервы. Мне кажется, что в конце концов наступит день, когда очередной такой приступ меня просто убьет. Впрочем, сейчас все прошло и от недомогания не осталось ничего, кроме ужасной слабости. Вчера мне пришлось писать семь часов подряд; вероятно, усталость и была причиной беды.

К эскадре я присоединился 20 сентября вечером, и довольно поздно, так что наладить связь с ней мне удалось только на следующее утро. Полагаю, что мое прибытие обрадовало не только командующего флотом, но и всех, кто был на кораблях, а когда я объяснил офицерам, каков мой план боя, это явилось для них откровением, и они необычайно воспрянули духом. У некоторых даже выступили слезы. Это было ново, это было оригинально, это было просто; если удастся применить этот план в сражении с французами, победа обеспечена. “Вы окружены друзьями, — твердили они мне, — мы все верим в вас!” Может быть, среди них и попадались Иуды, но большинство несомненно в восторге от того, что я ими командую.

Только что я получил одновременно письма от короля и королевы Неаполя, это ответ на те, что я им посылал 18 июня и 12 июля сего года. Для Вас — ни словечка! Право слово, такой король и такая королева заставили бы самое Неблагодарность покраснеть от стыда. Прилагаю копии сих посланий к моему, что с первой оказией отправится в Лондон, чтобы рассказать Вам, как я Вас люблю.

Птички пока что не видно, но ведь у нас еще есть время.

Мое искалеченное тело здесь, но сердце все целиком остается с Вами.

Г. Н.»

В тот же день 20 сентября, когда Нельсон соединился с эскадрой Коллингвуда, адмирал де Вильнёв получил от своего правительства приказ выйти в открытое море, пройти пролив, высадить войско на неаполитанский берег и, изгнав из Средиземного моря суда англичан, возвратиться в гавань Тулона.

Соединенный флот состоял из тридцати трех линейных кораблей: восемнадцати французских и пятнадцати испанских. Он появился в виду берега в субботу 19 октября в семь утра, подгоняемый легким бризом.

После полудня того же числа, когда сражение уже казалось неотвратимым, Нельсон написал мне и бедному ребенку, которого ему предстояло оставить сиротой, два письма. Их потом, после его гибели, нашли у него в бюро, и капитан Харди впоследствии привез их мне:

«Моя бесконечно дорогая, возлюбленная Эмма, мне доложили, что вражеский флот выходит из порта. Ветер, дующий в наши паруса, так слаб, что я не рассчитываю сойтись с противником ранее завтрашнего дня. Если бы бог войны увенчал успехом мои усилия! Во всяком случае, вернусь ли я победителем или мертвецом, я уверен, что мое имя станет еще дороже Вам и Горации, я же люблю Вас обеих больше жизни.

Молитесь за Вашего друга

Нельсона».

Потом он написал Горации: