ограничивать его всемогущество. А что, если король не захочет вмешиваться в ход разбирательства, тем более что сейчас он не в лучших отношениях с парламентами, а просто предложит графине возмещение убытков?
— Да, пожалуй, так оно было бы благороднее, — поспешно согласился виконт. — Сестричка, я совершенно с вами согласен.
— Да чем же можно возместить такой убыток, как проигранная тяжба и потеря двухсот тысяч ливров? — горестно простонала сутяжница.
— Ну, прежде всего, — отвечала г-жа Дюбарри, — пожалованием от короля, скажем, ста тысяч ливров.
Оба заговорщика так и впились глазами в жертву.
— У меня есть сын, — сообщила та.
— Тем лучше, еще один слуга государства, еще один дворянин, преданный королю.
— Значит, вы полагаете, сударыня, и сына моего не обойдут?
— За это я вам ручаюсь, — заявил Жан. — Патент лейтенанта тяжелой кавалерии — самое меньшее, на что он может надеяться.
— У вас есть, наверно, и другие родственники? — осведомилась фаворитка.
— Племянник.
— Что ж, и для племянника что-нибудь найдется, — сказал Жан.
— Мы поручим это вам, виконт, благо вы только что доказали нам свою изобретательность, — со смехом добавила фаворитка.
— Итак, сударыня, если король окажет вам все эти благодеяния, — произнес виконт, который, следуя наставлениям Горация[97], вел дело к развязке, — сочтете ли вы, что его величество проявил к вам справедливость?
— Я сочту, что он великодушен сверх всякой меры, а всю признательность обращу к госпоже Дюбарри, уверенная, что всеми этими щедротами обязана ей.
— Итак, сударыня, — спросила фаворитка, — всерьез ли вы отнеслись к нашей беседе?
— Да, сударыня, как нельзя более всерьез, — заверила старая графиня, бледнея при мысли об обязательствах, которые берет на себя.
— И разрешите мне переговорить с его величеством?
— Буду польщена и благодарна, — со вздохом отвечала графиня Беарнская.
— Все будет сделано, сударыня, не позже, чем нынче вечером, — сказала фаворитка, снимая осаду, — а теперь, позвольте выразить надежду на то, что я завоевала вашу дружбу.
— Ах, сударыня, ваша дружба для меня столь драгоценна, — отвечала старая дама, приступая к прощальным реверансам, — что мне кажется, будто я сплю.
— Итак, подведем итог, — сказал Жан, желая покрепче вбить в голову графине, какие выгоды ее ожидают, если она доведет дело до конца. — Значит, прежде всего, сто тысяч ливров для вас в качестве возмещения убытков от тяжбы, расходов на поездки и на адвокатов и тому подобное.
— Да, сударь.
— Чин лейтенанта для молодого графа.
— Ах, для него это было бы началом блестящей карьеры!
— И что-нибудь для племянника, не так ли?
— Да.
— Подыщем. Это я, как уже сказал, беру на себя.
— А когда, графиня, я буду иметь честь увидеть вас снова? — поинтересовалась старая сутяжница.
— Завтра утром моя карета будет у ваших дверей, сударыня, она отвезет вас в Люсьенну, там будет король. Завтра в десять утра я исполню свое обещание; король будет предупрежден, и ждать вам не придется.
— Разрешите мне проводить вас, — подхватил Жан, предлагая графине руку.
— Не стоит беспокойства, виконт, — запротестовала старая дама. — Прошу вас, останьтесь.
— Хотя бы до лестницы.
— Ну, если вы настаиваете…
И она оперлась на руку виконта.
— Самор! — позвала графиня Дюбарри.
Прибежал Самор.
— Распорядись, чтобы графине посветили, и вели подать к крыльцу карету моего брата.
Самор стремглав бросился исполнять приказание.
— Право, вы слишком добры, — сказала графиня Беарнская.
Обе дамы обменялись последними реверансами.
Проводив графиню до лестницы, виконт Жан вернулся к сестре, меж тем как старая сутяжница величественно спускалась по ступеням.
Впереди шел Самор, за ним два лакея с подсвечниками, далее графиня, а за ней третий лакей, который нес ее шлейф, правда, несколько коротковатый.
Брат и сестра смотрели из окна, провожая глазами до самой кареты драгоценную «крестную», которую они столь старательно искали и с таким трудом нашли.
В тот самый миг, когда графиня Беарнская спустилась с крыльца, во двор внесли портшез, из которого выпорхнула молодая женщина.
— А, хозяйка Шон! — завопил Самор, растянув свои толстые губы в невероятно широкой улыбке. — Добрый вечер, хозяйка Шон!
Графиня Беарнская так и замерла: в новоприбывшей гостье она узнала свою недавнюю посетительницу, отрекомендовавшуюся дочкой мэтра Флажо.
Дюбарри рывком распахнул окно и принялся подавать сестре сигнал опасности, но она его не видела.
— Наш чудак Жильбер здесь? — не обращая внимания на графиню, спросила Шон у лакеев.
— Нет, сударыня, я его не видел, — ответил один из них.
И тут, подняв глаза, Шон обнаружила, что Жан делает ей знаки, незаметно указывая на графиню Беарнскую. Узнав ее, Шон ахнула, опустила голову и ринулась в прихожую.
Сделав вид, будто она ничего не заметила, графиня Беарнская села в карету и сказала кучеру свой адрес.
32. КОРОЛЬ СКУЧАЕТ
Король, как и объявил, уехал в Марли, а там в три часа пополудни распорядился отвезти его в Люсьенну.
Он предполагал, что г-жа Дюбарри, получив его записку, в свою очередь поспешит покинуть Версаль и будет ждать его в своем только что построенном прелестном гнездышке; король бывал там несколько раз, но на ночь не оставался под тем предлогом, что Люсьенна не является королевским дворцом.
Каково же было его удивление, когда по приезде он обнаружил там Самора, мало чем напоминавшего надменного губернатора; негритенок забавлялся тем, что выдергивал у попугая из хвоста перья, а тот старался его за это ущипнуть.
Попугай и негритенок были соперники точно так же, как г-н Шуазель и г-жа Дюбарри.
Усевшись в небольшой гостиной, король отослал свиту.
Хотя он и был самым любопытным дворянином во всем королевстве, но не имел обыкновения разговаривать с челядью и лакеями или расспрашивать их; Самор, однако, не являлся слугой: он занимал промежуточное положение между обезьянкой и попугаем.
Поэтому король решил расспросить его.
— Ее сиятельство в саду?
