Его величество не любил темноты, и посему зажгли свет.
Но еще сильнее он не любил одиночества.
— Через четверть часа подать лошадей, — распорядился король и пробормотал: — Дам ей еще четверть часа и, ей-богу, ни минуты больше.
С этими словами Людовик XV улегся на стоящую напротив камина софу, задавшись целью проследить, как будут уходить пятнадцать минут или, иными словами, девятьсот секунд.
Когда маятник часов, изображающих голубого слона, на котором сидит розовая султанша, качнулся в четырехсотый раз, его величество уснул.
Как и следовало ожидать, лакей, который явился объявить, что карета подана, увидев, что король спит, будить его не посмел. В итоге подобного почтения к августейшему сну король пробудившись, узрел перед собою ничуть с виду не заспанную г-жу Дюбарри, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами. У дверей в ожидании распоряжений стоял Самор.
— А, вы здесь, графиня, — садясь на софе, процедил король.
— Разумеется, здесь, и уже давно, — отвечала графиня.
— Как это давно?
— Да уж самое меньшее час. Ну и горазды вы спать, ваше величество!
— Но послушайте, графиня, вас не было, и я очень скучал. К тому же я плохо спал ночью. Вам известно, что я собрался уезжать?
— Да, я вижу, что лошади вашего величества готовы.
Король взглянул на часы.
— Ого, оказывается, уже половина десятого! Я проспал почти три часа! — воскликнул он.
— Совершенно верно, государь. Попробуйте теперь сказать, что в Люсьенне плохо спится.
— Спится здесь прекрасно. Но что я вижу? Какого дьявола? — вскричал вдруг король, взглянув на Самора.
— Вы видите губернатора Люсьенны, государь.
— Пока еще нет, пока еще нет, — смеясь, возразил король. — Этот чудак надел мундир, еще не получив назначения. Он, стало быть, рассчитывает на мое слово?
— Государь, ваше слово свято, и мы в полном праве рассчитывать на него. Но у Самора есть нечто большее или, вернее, меньшее, нежели ваше слово, — у него есть патент.
— Какой патент?
— Вот он, мне прислал его вице-канцлер. Теперь Самору осталось лишь принять присягу. Велите ему присягнуть, и пускай он нас охраняет.
— Приблизьтесь, господин губернатор, — приказал король.
Самор приблизился; он был в форменном мундире: расшитый воротник, капитанские эполеты, короткие панталоны, шелковые чулки и шпага на перевязи. Шел он твердым размеренным шагом, а под мышкой у него была зажата огромная треуголка.
— Но знает ли он присягу? — усомнился король.
— Еще как! Проверьте.
— Подойдите, как полагается, — велел король, с любопытством разглядывая эту черную куклу.
— На колени, — подсказала графиня.
— Клянитесь, — приказал король.
Мальчик прижал одну руку к сердцу, другую вложил меж ладоней короля и произнес:
— Верой и честью клянусь моим повелителю и повелительнице защищать до последней капли крови замок, который мне доверили охранять, и в случае нападения, прежде чем сдаться, съесть все имеющееся в нем варенье до последнего горшочка.
Король расхохотался: его развеселила и форма присяги, и серьезность, с какой Самор ее произнес.
— Взамен за эту присягу, — напустив на себя приличествующую случаю серьезность, ответил он, — жалую вам, господин губернатор, право верховной власти, право высокого и низкого суда над всеми, кто населяет воздух, землю, огонь и воду в этом дворце.
— Благодарю, повелитель, — вставая с колен, отвечал Самор.
— А теперь иди и похвастайся своим красивым нарядом на кухне, — заключил король. — Ступай, оставь нас в покое.
Самор вышел. Но едва за ним затворилась дверь, другая дверь открылась, и вошла Шон.
— А, вот и вы, крошка Шон. Добрый вечер!
Король усадил девушку себе на колени и поцеловал.
— Ну-ка, крошка Шон, выкладывайте мне всю правду, — продолжал он.
— Помилуйте, государь, вы не на ту напали! — возразила Шон. — Правду! Я, наверное, еще ни разу в жизни не говорила ее. Если вам и впрямь нужна правда, обратитесь к Жанне, она не способна врать.
— Это верно, графиня?
— Государь, Шон слишком хорошего мнения обо мне. Ее пример меня испортил, и с этого вечера я решила врать, как настоящая графиня, поскольку нет смысла говорить правду.
— А, кажется, Шон от меня что-то скрывает! — воскликнул король.
— Нет, клянусь вам.
— Наверно, свидание с каким-нибудь герцогом, маркизом или виконтом?
— Не думаю, — отозвалась графиня.
— А что скажет на это Шон?
— Не думаем, государь.
— Придется потребовать от полиции донесения на этот счет.
— Какой полиции — господина де Сартина или моей?
— Господина де Сартина.
— И сколько вы ей заплатите?
— Если они сообщат что-нибудь любопытное, скупиться не стану.
— Тогда отдайте предпочтение моей полиции и выслушайте ее рапорт. Я послужу вам… по- королевски.
— Вы сами себя предадите?
— А почему бы и нет, если за тайну будет хорошо заплачено?
— Будь по-вашему. Послушаем ваше донесение. Но только не врать.
— Француз, вы меня оскорбляете.
— Я хотел сказать, без уверток.
— Итак, государь, готовьте денежки, вот вам донесение.
— Они здесь, — позвенев в кармане золотыми, ответил король.
— Во-первых, графиню госпожу Дюбарри видели в Париже около двух часов пополудни.
— Дальше, это мне известно.
— На улице Валуа.
— Очень может быть.
— Около шести туда приехал Самор.
— И это возможно. Но что же госпожа Дюбарри делала на улице Валуа?
— Она была у себя дома.
— Я понимаю, но зачем она поехала к себе домой?
— Чтобы встретиться с «крестной».
— С «крестной»? — повторил король с гримасой, которую ему не удалось полностью скрыть. — Значит, она собирается креститься?
— Да, государь, в большой версальской купели.
— Ей-богу, это она зря — ей больше подходит язычество.
— Что поделать, государь, вы ведь знаете поговорку: «Чего захочешь, о том и похлопочешь»?
— Что ж, нам теперь захотелось иметь «крестную»?
— И она у нас есть, государь.
Король вздрогнул и пожал плечами.
