— Нет, повелитель, — отозвался Самор.
В Люсьенне г-жа Дюбарри, повинуясь капризу, лишила короля титула «ваше величество», заменив его на «повелитель».
— Значит, она смотрит карпов?
Когда строился замок, король, не поскупившись, велел вырыть неподалеку пруд, вода в который поступала из акведука; туда запустили лучших в Версале карпов.
— Нет, повелитель, — опять ответил Самор.
— Где же она?
— В Париже, повелитель.
— Как в Париже? Графиня не приезжала в Люсьенну?
— Нет, повелитель, она послала сюда Самора.
— А это зачем?
— Чтобы дождаться короля.
— Вот как! — воскликнул Людовик XV. — Тебе поручили меня принять. Общество Самора — это прелестно! Благодарю, графиня, благодарю!
С этими словами король, несколько раздосадованный, встал.
— О нет, — возразил негритенок, — король не будет в обществе Самора.
— Почему?
— Потому что Самор уезжает.
— Куда?
— В Париж.
— Стало быть, я останусь в одиночестве. Час от часу не легче. Но что ты будешь делать в Париже?
— Пойду к хозяйке Барри и скажу, что король в Люсьенне.
— Вот оно как, графиня поручила тебе сообщить об этом?
— Да, повелитель.
— А она не говорила, что делать мне тем временем?
— Она сказала, чтобы ты спал.
«На самом деле это значит, что она не заставит себя ждать и огорошит меня какой-нибудь новой неожиданностью», — подумал король, а вслух произнес:
— Отправляйся же поскорее и привези сюда графиню. Да, кстати, а как ты поедешь?
— На большом белом коне под красным чепраком.
— А за сколько времени большой белый конь доедет до Парижа?
— Не знаю, — ответил негритенок, — но он скачет быстро, очень быстро. Самор любит ездить быстро.
— Ну, если Самор любит ездить быстро — тем лучше, — заключил король и подошел к окну, чтобы посмотреть на отъезд негритенка.
Высоченный выездной лакей забросил негритенка в седло, и тот со свойственным детям презрением к опасности пригнулся к холке гигантского скакуна и пустил его в галоп.
Оставшись один, король спросил у выездного лакея, нет ли в Люсьенне чего-нибудь новенького.
— Есть, — ответил слуга, — здесь господин Буше, который расписывает большой кабинет ее сиятельства.
— Ах, Буше! Бедняга Буше здесь, — удовлетворенно проронил король. — Где это, говорите?
— Во флигеле, в кабинете. Ваше величество желает, чтобы я проводил его к господину Буше?
— Нет-нет, не надо, я лучше пойду посмотрю карпов. Дайте мне нож, — попросил король.
— Нож, государь?
— Да, и большой хлеб.
Вскоре лакей вернулся, неся на блюде японского фаянса большой круглый хлеб, в который был воткнут длинный острый нож.
Удовлетворенный король сделал лакею знак следовать за ним и направился к пруду.
Кормить карпов уже стало семейной традицией. Людовик XIV ежедневно развлекался этим.
Людовик XV уселся на обомшелую скамью, откуда открывался чудесный вид.
За небольшим озерцом с берегами, поросшими травою, виднелась деревушка, втиснувшаяся между двумя холмами, один из которых — западный — вздымался отвесно, словно поросшая мхом скала Вергилия[98], так что крытые соломой дома казались детскими игрушками, уложенными в выстланную папоротником коробку.
Далее видны были остроконечные крыши Сен-Жермен и его громадные террасы с купами деревьев; еще дальше — голубоватые косогоры Саннуа и Кормейля, а надо всем, словно огромный медный купол, нависало красновато-серое небо.
После грозы листва казалась темной на фоне нежной зелени лугов; поверхность пруда, гладкая, недвижная и словно масляная, порой разрывалась, и тогда, подобно серебряной молнии, выскакивала рыба, хватая клопа-водомерку, бегающего на длинных ногах по воде. И долго еще после этого по ней расходились дрожащие круги, покрывая пруд черно-белым узором.
Иногда у берега беззвучно выныривала голова большой рыбы, которая, словно зная, что ей не грозит попасться ни на крючок, ни в сеть, заглатывала листик свисающего над водой клевера и таращила выпученные и как бы невидящие глаза на крохотных серых ящерок и резвящихся в камышах зеленых лягушек.
Король, умевший с толком убивать время, налюбовался пейзажем, пересчитал дома как в ближайшей деревушке, так и в тех, что виднелись вдали, затем взял со стоявшего подле него блюда хлеб и принялся кромсать его на кусочки.
Карпы, услышав, как хрустит под ножом корка, и зная, что звук этот свидетельствует о наступлении обеденного часа, подплывали поближе, дабы показаться его величеству, которому весьма нравилось жаловать их ежедневным пропитанием. Точно так же они собирались и тогда, когда их кормил лакей, однако король вполне естественно полагал, что они лезут вон из кожи специально для него.
Один за другим он бросал в воду куски хлеба; каждый из них сперва тонул, но тут же, всплыв на поверхность, становился на некоторое время объектом оживленной борьбы, после чего вдруг как бы растворялся и в один миг исчезал. Зрелище и впрямь было забавное: подталкиваемые невидимыми рыбьими ртами, куски кружили по воде, покуда карпы, раскрошив их, не проглатывали.
Через полчаса его величество, которому хватило терпения отрезать чуть ли не сотню кусочков хлеба, ощутил удовлетворение: больше ни одна рыба не подплывала к поверхности. Король тут же поскучнел, но припомнил, что господин Буше тоже может несколько его развлечь — не так, конечно, как карпы, но что делать: в деревне приходится довольствоваться тем, что есть.
Людовик XV встал и направился к флигелю. Буше был уже предупрежден. Весь в работе или, вернее, делая вид, что весь погружен в работу, он издалека следил за королем и увидел, что тот идет к флигелю; обрадованный художник поправил жабо, выпустил манжеты и взобрался на лестницу, поскольку ему настоятельно посоветовали притвориться, будто он не знает о приезде короля в Люсьенну. Услышав, как скрипит паркет под шагами его величества, Буше принялся пририсовывать розу толстощекому амуру вместо юной пастушки в голубом атласном корсаже и соломенной шляпке. Рука у него дрожала, сердце колотилось.
Людовик XV остановился на пороге.
— Ах, господин Буше, как от вас несет скипидаром! — промолвил он и удалился.
Бедняга Буше, который не был столь тонкой художественной натурой, как король, отнюдь не ждал такого комплимента и едва не свалился с лестницы.
Спустившись, он со слезами на глазах пошел прочь, забыв даже отскрести палитру и вымыть кисти, что обычно делал каждый вечер.
Его величество достал часы. Было около семи.
Людовик XV вернулся в замок, подразнил обезьянку, послушал, как болтает попугай, и стал перебирать стоявшие на этажерке китайские безделушки.
Смеркалось.
