Что ж, угадал я? Скажите!
— Как нельзя лучше, — вся дрожа, ответила графиня. — В самом деле, герцог, что вы об этом скажете?
— О, не удивляйтесь таким пустякам, сударыня, — произнес Бальзамо, который сразу заметил, как встревожены г-жа Дюбарри и Ришелье, и безо всякого волшебства легко догадался, в чем дело.
— В таком случае я стану вашим поклонником, — добавил маршал, — если вы укажете нам лекарство.
— Чтобы излечить хворь, которая вас терзает?
— Да, мы больны Шуазелем.
— И очень хотели бы излечиться от этой хвори?
— Да, великий чародей, именно так.
— Граф, вы не оставите нас в этой беде, — подхватила графиня, — на карту поставлена наша честь.
— Готов служить вам всеми силами, сударыня; однако мне хотелось бы знать, нет ли у герцога какого-либо плана, составленного заранее.
— Признаться, такой план есть, господин граф. Право слово, до чего приятно иметь дело с колдуном, которого можно величать «господин граф»: совершенно не приходиться менять привычки!
— Говорите же, — произнес Бальзамо, — будьте откровенны.
— Честью клянусь, я только того и хочу, — отвечал герцог.
— Вы собирались попросить у меня совета об этом плане.
— Собирался.
— Ах, притворщик, а мне ничего не сказал! — заметила графиня.
— Я могу сказать об этом только графу, да и то шепотом, на ухо, — возразил маршал.
— Почему, герцог?
— Потому что иначе вы покраснеете до корней волос, графиня.
— Ах, я сгораю от любопытства, маршал! Скажите, я нарумянена, по мне ничего будет не видать.
— Ладно же! — сдался Ришелье, — подумал я вот о чем. Берегитесь, графиня, я пускаюсь во все тяжкие.
— Пускайтесь, герцог, пускайтесь, а я от вас не отстану.
— Боюсь, быть мне битым, если вы услышите то, что я скажу.
— Никому еще не удавалось вас побить, герцог, — сказал Бальзамо старому маршалу, которому этот комплимент пришелся по душе.
— Ну что ж, итак… — начал он, — хоть и боюсь не угодить этим графине и его величеству… Нет, язык не поворачивается!
— До чего же несносны медлительные люди! — возопила графиня.
— Итак, вы желаете, чтобы я говорил?
— Да.
— Вы настаиваете?
— Да, да, в сотый раз — да.
— Хорошо, я решился. Грустно говорить об этом, господин граф, но его величество уже не испытывает нужды в утехах. Это не мое выражение, графиня, оно принадлежит госпоже де Ментенон[23].
— В этом нет ничего для меня обидного, — отозвалась г-жа Дюбарри.
— Тем лучше. Видит Бог, это придает мне решимости. Итак, хорошо бы, чтобы граф, который располагает столь бесценным эликсиром…
— Нашел среди них такой, — подхватил Бальзамо, — который вернул бы королю способность радоваться утехам?
— Вот именно.
— Э, господин герцог, это детские забавы, азбука ремесла. Приворотное зелье найдется у любого шарлатана.
— А действие этого зелья будет отнесено за счет достоинств графини, — продолжал герцог.
— Герцог! — возопила графиня.
— Я так и знал, что вы разгневаетесь, но вы сами велели мне говорить.
— Герцог, — произнес Бальзамо, — вы были правы, графиня краснеет. Но как мы только что говорили, речь сейчас идет не о ране и не о любви. Приворотное зелье не поможет вам избавить Францию от господина де Шуазеля. В самом деле, люби король графиню вдесятеро сильней, чем теперь, что само по себе невозможно, за господином де Шуазелем все равно сохранятся власть и влияние, коими он воздействует на ум короля точно так же, как графиня воздействует на его сердце.
— Верно, — согласился маршал. — Но это наше единственное средство.
— Вы полагаете?
— Еще бы! Попробуйте укажите другое.
— По-моему, нет ничего проще.
— Нет ничего проще? Вы слышите, графиня! Эти колдуны не ведают сомнений!
— Какие могут быть сомнения, когда вся задача состоит в том, чтобы просто-напросто доказать королю, что господин де Шуазель его предает — разумеется, с точки зрения короля, поскольку сам Шуазель не усматривает в своих действиях предательства.
— А каковы эти действия?
— Вы знаете о них не хуже меня, графиня: он поддерживает бунт парламентов против королевской власти.
— Разумеется, но надобно знать, каким образом он это делает.
— Через своих агентов, которые ободряют бунтовщиков, суля им безнаказанность.
— Кто эти агенты? Вот что следует выяснить.
— А вы полагаете, что госпожа де Граммон уехала не для того, чтобы подбадривать пылких и подогревать робких?
— Разумеется, только для того она и уехала, — воскликнула графиня.
— Да, но король видит в этом отъезде простое изгнание.
— Верно.
— Как ему доказать, что своим отъездом она преследует иную цель, чем та, которую ни от кого не таят?
— Предъявите госпоже де Граммон обвинение.
— Ах, если бы все дело было в обвинении, граф! — вздохнул маршал.
— К прискорбию, остановка за тем, чтобы доказать это обвинение, — подхватила графиня.
— А если обвинение будет доказано, убедительно доказано, как вы полагаете — останется господин де Шуазель министром?
— Конечно, не останется! — воскликнула графиня.
— Итак, все дело в том, чтобы обнаружить предательство господина де Шуазеля, — убежденно продолжал Бальзамо, — и представить его величеству зримые, ощутимые бесспорные улики.
Маршал откинулся на спинку кресла и разразился хохотом.
— Он неподражаем! — воскликнул он. — Нет, он действительно не ведает сомнений! Взять господина де Шуазеля с поличным — вот и все, не более того!
Бальзамо бесстрастно ждал, когда иссякнет вспышка веселья, обуявшего маршала. Затем он сказал:
— Теперь давайте поговорим серьезно и подведем итоги.
— Пожалуй.
— Разве господина де Шуазеля не подозревают в том, что он поддерживает мятежные парламенты?
— Подозревают, но где доказательства?
— Разве нельзя предположить, что господин де Шуазель плетет интриги, чтобы развязать с англичанами войну, которая поможет ему остаться незаменимым?
