— Графиня, графиня, вы заставляете меня краснеть! Неужели я с вами невежлив?
— Конечно!
— Но ведь это было бы ужасно!
— Тем не менее это так, ваше высокопреосвященство. Если вы не можете горячо любить меня, то, по крайней мере, до последней минуты я не давала вам права слишком мало меня уважать.
Кардинал держал Жанну за руку.
— Ах, графиня, по правде сказать, вы говорите со мной так, словно вы на меня сердитесь!
— Нет, ваше высокопреосвященство, вы еще не заслужили моего гнева.
— Я никогда не заслужу его, сударыня, начиная с сегодняшнего дня, когда я имел удовольствие видеть вас и познакомиться с вами!
«Ах, мое зеркало, мое зеркало!» — подумала Жанна.
— И начиная с сегодняшнего же дня, — продолжал де Роан, — вы всегда будете пользоваться моим вниманием.
— Ваше высокопреосвященство! — произнесла Жанна, не высвобождая своей руки. — Довольно об этом!
— Что вы хотите сказать?
— Не говорите мне о своем покровительстве.
— Да не допустит Господь, чтобы я произнес слово «покровительство»! Сударыня! Я унизил бы этим не вас, а себя.
— Ваше высокопреосвященство! Давайте условимся о том, что будет мне крайне лестно…
— Если так, сударыня, давайте условимся.
— Давайте условимся, ваше высокопреосвященство, что вы нанесли госпоже де ла Мотт-Валуа визит вежливости. И ничего больше!
— Но и не меньше, — возразил любезный кардинал. Поднеся пальчики Жанны к губам, он запечатлел на них довольно долгий поцелуй. Графиня отняла руку.
— О, это простая учтивость! — с чувством удовлетворения и с величайшей серьезностью промолвил кардинал.
Жанна протянула ему руку, и на сей раз прелат поцеловал ее в высшей степени почтительно.
— Если я буду знать, — продолжала графиня, — что, при всей моей незначительности, я занимаю часть столь возвышенных и столь многим занятых мыслей такого человека, как вы, это, клянусь вам, утешит меня на целый год.
— Год? Это слишком мало! Будем надеяться на большее, графиня.
— Что ж! Я не скажу «нет», ваше высокопреосвященство, — с улыбкой сказала она.
— Вот мы и стали друзьями, сударыня. Это решено и подписано, не так ли?
— Я очень бы этого хотела. Но можете ли вы помешать злым языкам? — спросила она. — Вы прекрасно знаете, что это совершенно невозможно.
— Да, — произнес он.
— Как же быть?
— Ну, это проще простого: заслужил я это или нет, но парижский народ меня знает.
— О, конечно, заслужили, ваше высокопреосвященство!
— Но вас он не имеет счастья знать.
— Мы говорим не по существу.
— А что, если вы выйдете от меня вместо того, чтобы я вышел от вас?
— Чтобы я вошла в ваш дворец, ваше высокопреосвященство?
— Но ведь вы же придете к священнику!
— Священник — не мужчина, ваше высокопреосвященство!
— Вы очаровательны! Что ж, речь ведь идет не о моем дворце — у меня есть дом.
— То есть домик, говоря напрямик!
— Нет, нет, дом для вас!
— Ах, дом для меня! — произнесла графиня. — Где же это? Я понятия не имела об этом доме.
Кардинал снова было сел, но тут он поднялся.
— Завтра в десять утра вы получите адрес. Графиня покраснела, кардинал учтиво взял ее за руку. И на сей раз поцелуй был одновременно и почтительным, и нежным, и дерзким.
Они раскланялись с тем остатком улыбающейся церемонности, который указывает на близость в недалеком будущем.
— Посветите его высокопреосвященству! — крикнула графиня.
Появилась старуха и осветила кардиналу дорогу.
Прелат вышел.
«Так, так! — подумала Жанна. — Сдается мне, что это большой шаг в свет».
«Ну, ну, — поднимаясь в карету, подумал кардинал, Я разом убью двух зайцев. Эта женщина слишком умна, чтобы не завладеть королевой так же, как завладела она мной»!
Глава 16. МЕСМЕР И СЕН-МАРТЕН
Было время, когда Париж, свободный от дел, Париж, весь отдавшийся досугу, всецело проникся страстью к тем вопросам, которые в наше время составляют монополию богатых, коих именуют людьми бесполезными, и ученых, коих именуют лентяями.
В 1784 году, то есть в ту эпоху, до которой мы довели наш рассказ, модным вопросом, который всплыл на поверхность, который носился в воздухе, который стоял в головах всех сколько-нибудь начитанных людей, подобно облакам в горах, был месмеризм — таинственная наука, неточно определенная своими изобретателями, которые, не видя необходимости в том, чтобы демократизировать свое открытие с момента его рождения, предоставили ему взять себе имя человека, то есть аристократический титул, вместо одного из научных названий, заимствованных из греческого, с помощью коих чрезмерная скромность современных ученых вульгаризирует ныне любую часть науки.
Доктор Месмер, как сообщила нам сама Мария-Антуанетта, прося разрешения у короля нанести ему визит, пребывал в Париже. Пусть же и нам разрешат сказать несколько слов о докторе Месмере, чье имя, ныне удержавшееся в памяти небольшой группы адептов, в ту эпоху, которую мы пытаемся живописать, было на устах у всех.
Около 1777 года доктор Месмер привез из Германии, этой страны туманных мечтаний, науку, переполненную облаками и молниями. При свете этих молний ученый видел только облака, образовывавшие у него над головой темный свод; человек заурядный видел только молнии.
Месмер дебютировал в Германии диссертацией о влиянии планет. Он пытался установить, что небесные тела, благодаря той силе, которая создает взаимное притяжение, оказывают влияние на тела одушевленные, в особенности же — на нервную систему посредством некоего тонкого флюида, наполняющего собой всю вселенную. Но эта первая теория была весьма абстрактной. И Месмер отказался от этой первой системы, чтобы броситься в систему магнетизма.
Магниты в ту эпоху были хорошо изучены; их свойства, симпатические и антипатические, заставляли минералы жить почти человеческой жизнью, придавая им две величайшие страсти в человеческой жизни; любовь и ненависть. А следовательно, магнитам приписывали удивительные возможности излечения больных. И Месмер присоединил действие магнитов к своей первой системе и попытался увидеть, что он может извлечь из этого соединения.
К несчастью для Месмера, по прибытии в Вену он обнаружил обосновавшегося там соперника. Увидев это, Месмер, будучи человеком, наделенным богатым воображением, заявил, что он отказывается от магнитов как от вещей бесполезных и что отныне он будет лечить не минеральным магнетизмом, но животным магнетизмом.
Это слово, сказанное как новое слово в науке, не означало, однако, нового открытия: магнетизм, известный у древних, использовался и в египетских посвящениях в таинства, и в греческом пифиизме; в средние века он сохранялся как традиция; Месмер приступил к изучению этой науки, разрозненной и порхающей подобно тем блуждающим огонькам, которые ночью пробегают над прудами; он создал из нее законченную теорию, единую систему, которой дал имя «месмеризм».
Он приехал во Францию, принял из рук Доктора Шторка и окулиста Венцеля семнадцатилетнюю
