Дэн Ченслор
Оракул смерти
— Твой сын сегодня умрет, — произнес Оракул.
Лицо герцога Альдо окаменело. Несколько мгновений оно оставалось бледным и неподвижным, и в голове Стефана, его оруженосца, промелькнула безумная мысль — не превратило ли хозяина в мрамор черное колдовство.
Потом крошечная жилка быстро-быстро забилась у правого глаза герцога. Его черты утратили застылость, но жизнь так и не вернулась в них. Казалось, оттаивает ледяная маска — и когда солнечное тепло растопит ее совсем, она исчезнет, схлынув с голого черепа мутной волной.
На всякий случай, Стефан шагнул вперед, протягивая руку — и вовремя. Герцог пошатнулся, и его похолодевшие пальцы мертвой хваткой сжались на запястье слуги.
Провидец стоял возле алтаря, безмолвный и невозмутимый. Свет лился на его высокую фигуру из узких витражных окон, на которых умелая рука мастера чертала жизнь и смерть, падение и триумф.
Те, кто приходил к прорицателю, вряд ли были для него более реальны, чем эти фигуры, изображенные на стекле. День за днем он говорил им правду, принося радость и тоску — сам же давно забыл и первое, и второе.
Альдо не замечал Оракула. Не видел он и оруженосца, чью руку с каждым мгновением сжимал все сильнее. Взгляд герцога был прикован к большой плетеной корзине, стоящей на алтаре. В ней, на бархатных подушках с родовым гербом, заботливо прикрытый пуховым одеялом, — лежал его сын.
— Мерзкий волшебник!
Ярость горячей волной хлынула из Альдо. Мгновенный шок отступил, чтобы вернуться после. Его место заняли гнев и отчаяние.
— Я пришел к тебе, чтобы узнать будущее, а слышу бред пьяного. Разуй глаза, гнилой чародей — мой сын родился две недели назад. Как он может умереть сегодня?
Руки в атласных перчатках бессильно били по воздуху. Герцог рвался вперед, пытаясь добраться до Оракула, схватить за тощую шею и сжимать, сдавливать до тех пор, пока лживый язык не вывалился из потемневших губ.
Однако он был не первым, кто хотел познать будущее, а вместе с тем познал боль и скорбь. Магический барьер, невидимый для простых людей, надежно защищал прорицателя. Альдо стучал о невидимую стену, пока силы не оставили его, и он медленно осел на мозаичный пол.
— У твоего сына нет будущего, — сказал Оракул. — Прости.
Корделия Аквилонская, уперев руки в бедра, смотрела на простиравшуюся под ее ногами дорогу. Девушка стояла на высоком камне, а внизу, словно бесконечная нитка бус, шли паломники.
Их фигуры, согбенные долгим путем, складывались в слово «нетерпение» — и все же они двигались медленно. Кто от усталости, ибо долгий путь от города до Храма следовало преодолеть пешком, ни разу не останавливаясь. Так повелели боги, иначе предсказание не будет верным — об этом услужливо рассказывали жрецы Оракула всем, кто собирался спросить у него совета.
Другие умеряли шаг, чтобы выказать почтение провидцу, чьими устами говорят сами небожители. Третьи просто не хотели выделяться из толпы, и спешить там, где остальные идут медленно.
Но были и те, чьи ноги сковывал страх. Они боялись узнать свою судьбу — но столь же сильно страшились не сделать этого.
— Сколько они платят за предсказание? — мрачно спросила Корделия.
— По золотой монете, — ответил Конан. Киммериец и его спутница направлялись в Замору. Извилистая горная тропа привела их к Храму Оракула, и они решили сделать небольшой крюк, чтобы посмотреть на знаменитую дорогу паломников.
— Ну, это немного, — сказала девушка, и в ее тоне ясно читалось облегчение.
Она терпеть не могла, когда кто-то получает большие деньги — и не пригласил ее поучаствовать.
— На каждый дорожный столб, — продолжал киммериец. — Видишь — вон там стоит монах, и всякий паломник дает ему по динару.
— Уши Нергала, — прошептала Корделия. — Конан. А сколько здесь столбов?
— Лучше тебе не считать, Корди. Иначе наживешь язву.
Девушка яростно хлестала взглядом по дороге, подсчитывая проходящих людей и тут же переводя паломников в динары.
— А ведь в Аренджуне, когда я была девчонкой, мне предлагали стать прорицательницей, — сказала она. — Дура, зачем же я отказалась? Правда, то был всего лишь бродячий цирк, но ведь я могла расти.
Конан как-то сомневался, что жрецы Оракула берут новых провидцев из балаганов. Однако он твердо знал, что отношения между людьми тем крепче, чем меньше споришь по пустякам, а потому промолчал.
Дав аквилонке немного прийти в себя, он заметил:
— Сам пророк ничего не получает из этих денег. Он ведет жизнь аскета, ест овощи и пьет лишь воду из родника.
Корделия недоверчиво взглянула на киммерийца.
— Только не говори, что и девушек он не тискает. По-моему, все жрецы только этим и занимаются. Конечно же, кроме тех, кто предпочитает мальчиков.
— Боюсь, плотские утехи ему тоже заказаны, — подтвердил Конан. — Впрочем, дело не только в монашеском запрете. Только коснувшись человека, пророк видит все его прошлое и будущее — думаешь, это располагает к утехам?
Девушка поежилась.
— Не знаю, что хуже, — сказала она. — Жить совсем без утех или жить с такими утехами. Ладно, Конан. Все-таки хорошо, что я пошла в школу гладиаторов, а не увязалась с цирком.
Корделия задумалась.
— Правда, тогда бы я не убила своего наставника, и не оказалась бы в тюрьме. А это значит…
Она надолго ушла в себя, обдумывая события своей жизни и пытаясь выстроить их в другом порядке.
— Нет, Конан, это невозможно, — наконец сказала она. — Столько дорог, столько случайностей. Я вспоминаю людей, которых убила — половину могла бы и пощадить. А из тех, кого отпустила, всем следовало вспороть живот. Одно решение — и как все изменилось. Нет, не верю. Этот Проракул — жулик. Как можно предвидеть будущее?
Ее слова были прерваны. Юноша в одежде оруженосца, с длинным боевым шестом в руках, спешил к путникам по боковой тропе.
— Ты Конан из Киммерии? — спросил он, задыхаясь и от избытка чувств тыкая варвара палкой в грудь. — Провидец сказал, что я встречу тебя здесь.
Корделия помрачнела, как небо перед грозой.
— Дешевый трюк шарлатанов, — заявила она со знанием дела. — Сейчас скажет пару дурилок, и потребует с нас деньги за предсказание.
— Пусть твоя женщина замолчит, — раздался властный голос, явно принадлежащий знатному человеку.
Из-за деревьев на тропу вышел воин, в алом доспехе из чешуи дракона. Время и испытания оставили роспись морщин на его гордом лице. В каштановых волосах плесенью виднелась седая прядь. Суровый витязь держал корзину с ребенком. Это зрелище могло показаться кому-то трогательным, а кому-то смешным.
— Поди прочь, дешевая потаскушка, — продолжал герцог.
Он привык оскорблять других, и теперь даже не замечал этого.
— Нам с твоим господином надо поговорить по-мужски.
Корделия и без того находилась не в пряничном настроении. За хамство же она в лучшем случае
