борьбы сорвал с неё одежду и, швырнув на кровать, жадно впился губами в молодое, давно влекущее его тело. Мотрона, обессилев, затихла и лишь застонала от боли, когда Богдан, не сдерживая себя, с силой вошёл в неё. Потом она лежала, отвернувшись к стенке, и тихонько всхлипывала. Богдан повернул её, поцеловал в холодные губы и, взглянув в синие, наполненные слезами глаза, грубовато сказал:
— Что у тебя в первый раз, что ли, что ты ревёшь?
— По жизни своей плачу, загубленной, — как будто невпопад ответила Мотрона, — недоброе предчувствую…
— Я женюсь на тебе, — Мотрона настороженно смотрела на Богдана, в её глазах читались сомнение и грусть. И он, поняв это, как бы поставил точку: — Моё слово — слово казака, верное слово.
— Жена у вас, пан Зиновий, и дети.
— Больна Анна, не протянет она долго. Ты подожди немного.
— Грех так говорить пан.
— Грех — не грех, а как сказал, так и будет.
Почти год приходил Богдан к Мотроне, до самого наезда подстаросты Чаплинского на хутор Суботов. И хотя чувствовал, что не любит она его, но сильный и жестокий, привыкший добиваться своего, не отступал.
— Что, заморил тебя Хмель? — Чаплинский щёлкал кнутом у кровати, где лежала больная Анна Сомко, — да ты не беспокойся, без твоих ласк он обходится, коль не можешь…с другой утеху нашёл, с помощницей твоей.
— Брешешь, ирод.
— Ты потише языком чеши, сучка квёлая, скоро муженька твоего в тюрьму закатаю. А тебя выброшу отсюда, хутор нынче мой стал.
Всегда спокойная, похудевшая от болезни, Анна повернулась и вдруг схватила лежавшую на тумбе у изголовья чашку и швырнула её в подстаросту. Чашка попала Чаплинскому в щёку, он бросился к Анне и замахнулся кнутом, но тут гибкая мальчишеская фигура мелькнула в воздухе. Андрей прыгнул ему на спину и обхватил за руки. Чаплинский тщетно крутился по комнате, пытаясь сбросить мальчишку, но это ему не удавалось, тот держался цепко. Наконец, он с силой ударил спиной о косяк двери, схватил упавшего сына Хмельницких — Андрея, и ударил кулаком в челюсть. Потом выбросил мальчишку в окно и закричал кому- то:
— Пороть сучёнка, сколько можешь!
Об Анне он уже забыл. Андрея запороли до смерти. Это был самый способный и самый ласковый из троих сыновей Богдана Хмельницкого.
— Выходи за меня замуж, — Чаплинский развалился в глубоком кресле, а Мотрона стояла перед ним, сложив по-бабьи руки, одну на другую, — а что? Я богат и при должности, Суботов пан Конецпольский мне отдал. Жены у меня нет, дочка замуж вышла. Обвенчаемся по обряду католическому, шляхтянкой станешь. Ты — баба красивая, родишь мне наследника.
Мотрона молча смотрела на подстаросту. И тогда тот добавил:
— А Хмель, полюбовник твой, скоро в тюрьму сядет, уж я позабочусь.
— Пан Зиновий — казак смелый и значный, не дастся он тебе.
— А, так ты его ещё защищаешь? Увидишь скоро, что с ним я сделаю.
Печальную картину застал Богдан, возвратившись из Варшавы, куда ездил с депутацией. Сына забили до смерти, жена не встаёт с постели, ей всё хуже, Суботов отобрал Чаплинский — привязался к какому-то пункту в документах. Сгоряча хотел Хмельницкий убить Чаплинского, но вовремя одумался, понимая, что в этом случае не миновать ему смертной казни. Зато Чаплинский арестовал Хмельницкого сразу.
— Вот, Хмель уже в тюрьме, а скоро и совсем ему конец.
Подстароста разговаривал с Мотроной, сидя всё в том же кресле, а она стояла перед ним, униженно наклонив голову и теребя передник.
— Отпустите его, пан хороший, ведь он вам ничего не сделал.
— Отпустить? — Чаплинский сделал вид, что усиленно раздумывает, — отпущу, а замуж пойдёшь за меня?
Мотрона молчала, беспорядочные мысли роились в её прелестной головке… Так-то оно так, Чигиринский подстароста завидный жених, а если он отберёт хутор Суботов у Хмельницкого, то и богатым станет. А ждать выполнения обещанного Богданом, как видно, придётся долго. Мотрона подняла голову, встретилась со ждущими глазами Чаплинского и кивнула головой.
Вскоре Чаплинский и Мотрона обвенчались по католическому обряду, и ей было дано новое имя — Гелена. По странному совпадению это было то имя, которым её назвал Хмельницкий.
— Елена.
Богдан обратился в суд с иском к подстаросте, но суд даже не стал рассматривать его жалобу. Тогда он поехал в Варшаву, следом за ним отправился и Чаплинский. В просторном зале заседаний польского сейма сидели полукругом сенаторы, а перед ними, как перед судьями, стоял Хмельницкий.
— Ну, рассказывай, пан сотник, чем обидел тебя подстароста Чигиринский? — спросил председетельствующий. Богдан, горячась, начал перечислять свои обиды и, когда дошёл до Мотроны, запнулся:
— Данило Чаплинский увёл у меня женщину, — и после некоторой заминки добавил, — жену мою.
Сенаторы переглянулись.
— А вот мы сейчас узнаем, так ли это, — произнёс председательствующий, — и попросил, обращаясь к служителю, — позовите Чаплинского.
В зал вошёл Данило, Богдан нервно заёрзал.
— Расскажите, пан Чаплинский, как всё было, — обратился к нему председательствующий.
— Он силой держал пани Гелену у себя, потому-то она так поспешно и ушла от него, а поскольку пришлась мне по сердцу, то я женился на ней. Чаплинский отёр пот со лба и, как будто решившись, произнёс:
— Никто не принудит меня отказаться от нее, а хоть бы и так, то она сама не согласится и ни за что не вернется к Хмельницкому.
Присутствующие сенаторы, услышав это, стали потешаться:
— Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой особе! Свет клином на ней не сошелся! Поищи себе другую, а эта пусть остаётся при том, который ей так люб.
Вернувшись из Варшавы, соперники продолжали вражду. Чаплинский подговорил казака Романа Пешту, приятеля Хмельницкого, войти к тому в доверие и выведать все его мысли, а потом обвинить Хмельницкого в организации бунта. Богдана арестовали, потом выпустили под поручительство полковника Кречинского — командира реестровых казаков. Тогда Богдан пожаловался коронному гетману Потоцкому: «Невесть откуда взялся разрушитель спокойной жизни моей, Чаплинский, литовский зайда, польский пьяница, злодей и грабитель украинский, подстароста Чигиринский, который, распоряжаясь восемь лет в Чигирине угодьями своего пана польского, коронного хорунжего, лживыми поклепами и доносами вконец сгубил многих наших братьев и присвоил их собственность; и, конечно же, не пан хорунжий коронный, а слуга его, брехун, предатель и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной».
После того, как содержание этого письма стало известно Чаплинскому, зять его публично обещал убить Хмельницкого. Богдана ещё раз арестовали, но после того, как за него вступилась сама Гелена, выпустили. Впоследствии Хмельницкий с благодарностью отмечал в одном из писем: «Если бы не эта добродетельная и жалостливая к невинно страждущим Эсфирь, не миновать бы мне мщения жестокого тирана, ее мужа».
Анна умирала, как и жила, тихо. Только видения прожитой жизни проносились в её мозгу.
«Вот муж, как всегда занят своими проблемами. Да и раньше он вспоминал о ней лишь тогда, когда надо было ложиться в постель. А уж когда заболела, и постели общей не стало, и вовсе навещал редко. Любила ли она его? Кто знает, но детей рожала исправно.
Теперь приставил девку эту, Матрону, как будто в сравнение: та молодая и красивая, а Анна… даром, что семерых родила, да уж, видно, без неё расти им. Любимый сыночек — Андрей, только он один жалел,
