что будет работать продавцом, потому что продавец всегда возле денег и может приносить домой дефицитные товары.
В тети Зоином лексиконе не было таких слов, как вера, убеждения, взгляды. В принципе она допускала, что человек может веровать в Бога, но при этом всегда выдвигала одно требование: «Веруй в душе и молчи».
Это подразумевало: верь, но живи так, как будто не веришь. И уж конечно, не делай из-за этих самых взглядов никаких поступков, могущих навредить твоему благополучию.
Разумеется, она не ходила ни в какую церковь, потому что, повторяю, не видела в этом какой-то практической пользы и потому что этого не делал никто из ее соседей и сотрудников, отличаться от которых она считала делом просто неприличным. Немудрено, что, глядя на происходящее в нашем доме, тетя Зоя только сочувственно качала головой.
И она была права. Нормальные люди всю жизнь обустраивают себе местечко потеплее, поуютнее и хотят там оставаться. Если, скажем, на улице жестокий буран и ветер, который пригибает к земле деревья, то нормальным будет сидеть дома у пылающего камина с книгой в руках и радоваться, что тебе не холодно и не страшно. Представляю, что подумала бы тетя Зоя, прочти она про одного натуралиста, который в такую погоду любил скитаться по полям и лесам! Да, выбирался человек из теплой избушки и шел на открытый холм, где буря бесновалась особенно яростно. Там он влезал на скрипящую, стонущую под натиском стихии сосну, крепко обхватывал ствол руками и сливался с ним. Так он познавал, что есть буря, в чем ее сила, каковы ее запахи и звуки. Да, это было опасно, но ветер, которым он захлебывался, был настоящим вселенским ветром, а не каким-то жалким домашним сквознячком. Конечно же, оставаться в избушке с ее теплой и почти герметичной атмосферой было бы гораздо спокойнее, но разве глотнул бы он там этого ветра?
Конечно, все мы люди разные, и я не о том, что тете Зое следовало бы лезть на сосну. Но что касается веры, то ощутить присутствие в своей жизни великой вселенской силы можно только рискуя. Иметь дело с Богом — значит разрушить в себе обывателя. Потому что Ему нужно сердце высшей пробы, сердце, способное вмещать целый мир. Он заговорит с тобой языком обстоятельств и случайных встреч, языком встревоженной совести и мелочей, вдруг обретающих неожиданный смысл. Ты уже не сможешь оградить себя от людей с их нуждой, неустройством и одиночеством, не сумеешь оградить свой сон от чужой беды, свой обеденный стол от лишних ртов. Возникнут убытки там, где их раньше никогда не было. Но иначе никак нельзя, потому что не бывает другого, комфортного пути в Царствие Небесное. На этом пути всех терзает ураган Духа.
В один из прозрачных и очень теплых вечеров, какие выдаются только летом, Ростислав встретил меня на ступеньках Гипромеза и взял за руку.
— Пойдем? — сказал он.
Я робко взглянула на него, и ответный взгляд его уже таких родных зеленых глаз вдруг показался мне каким-то особенным, нежным. И моя рука в его руке!
Мы не спеша побрели по аллее в сторону, противоположную нашему обычному маршруту. Я помню бледный букет первых звезд, едва различимых в вышине, и нас вдвоем под этим небом, словно под зонтом, ограждающим от назойливого городского гула.
— Пожалуй, я не должен говорить тебе этого прежде, чем сюда приедет мой друг, — вдруг тихо сказал Ростислав и остановился, повернувшись лицом ко мне. «Какие глаза, — подумала я. — В них сочетается несочетаемое — радость молодости с печалью зрелости. А порой что-то почти святое светится изнутри»…
— Ты ведь помнишь, я говорил тебе, какой у меня друг есть! — продолжил он.
Мне было не понятно, причем здесь этот друг. Либенко, что ли? Я вообще не очень ясно соображала в тот момент, потому что он впервые за все время нашего общения держал меня за руку. Последовало пояснение:
— Вдруг ты увидишь его, моего друга, и он тебе понравится больше, чем я.
Улыбнулся Ростислав при этом не очень весело.
Какой странный ход мыслей!
Он вздохнул:
— Но так хочется сказать это сегодня!
После этих слов мы какое-то время молча шли дальше. Аллея закончилась, незаметно перешла в полный суеты и вспыхнувших огней проспект Карла Маркса. По правую руку от нас возникло высотное жилое здание с большим гастрономом на первом этаже.
— Здесь живет Тоня, — сказала я, сама не зная, зачем. Тоней звали мою церковную подружку, которая жила в этом доме.
Он снова остановился и сказал тихо:
— Нина — Нина…
— Что? — спросила я, как бы немного рассеянно.
Что он сейчас мне скажет? И… неужели скажет?
Мне никто ни разу не говорил еще о любви. У меня были очень скромные кавалеры, кроме одного красавца по фамилии Солодкий. Редкая, конечно, фамилия и многообещающая. Звали его Прокофий, и этот Прокофий всегда утверждал, что я самая красивая девушка в городе, что он обожает таких вот миниатюрных и хрупких и что у меня туфельки, как у Золушки. Но все это были комплименты, а не выражение настоящих чувств.
— Я понял, что я люблю тебя.
При этих словах во мне появилась такая сильная внутренняя дрожь, что было непонятно, действительно ли она только внутри или вся улица видит, что я трепещу, как осиновый лист.
— Можно я зайду к Тоне на минутку? — пробормотала я, почти убегая от него.
— Тебе не нужно ничего отвечать сейчас, — послышалось вслед, — я не тороплю тебя!
Я кивнула и кинулась в подъезд. Перепрыгивая через три ступеньки, поднялась к Тоне. Вдавила палец в кнопку звонка. Моя бедная подруга! Откуда ей было знать, что произошло со мной минуту назад! А ведь пришлось, ничего не понимая, кружиться в моих объятиях по всей квартире и слушать этот глупый счастливый смех.
— Что с тобой? Откуда столько энергии? — почти с испугом спрашивала Тоня, никак не успевая попасть в такт нашего слишком быстрого вальса.
Я наконец отпустила ее и упала на диван, пытаясь отдышаться. Две кружки холодной воды были всего лишь двумя каплями, не могущими охладить настоящий жар, исходивший от моих щек. Я приложила к ним прохладные Тонины ладони и объяснила:
— Он меня любит. Понимаешь?
Тоня расплылась в улыбке.
— Ух ты, здорово! А кто?
— Скоро узнаешь.
Запечатлев на ее щеке прощальный поцелуй и расправив складки платья, я, уже гораздо более спокойная, вышла на улицу к Ростиславу. Мы просто улыбнулись друг другу и пошли дальше, держась за руки. Ответ он прочел в моих глазах.
За длинным, покрытым светлой скатертью столом в саду Волокославских пили чай. Матушка Анна Михайловна со свойственной ей добродушной суетливостью то и дело приподнималась со своего места и подвигала поближе к кому-нибудь то сахарницу, то корзинку с бубликами и печеньем, то в очередной раз поудобнее расставляла вазочки с вареньем. Меня, случайно заставшую это послеполуденное чаепитие, она опекала особенно нежно.
Это заставляло меня ломать голову над вопросом о том, известно ли родным Ростислава о происшедшем между нами объяснении. Сам он не оказывал мне каких-то прежде невиданных знаков внимания, просто сидел рядом и улыбался, может быть, несколько чаще обычного. На Ольгу, Лизу, Нюру и Валю я взглядывала лишь вскользь. Я теперь чуть стеснялась этих остроумных, проницательных, хотя и очень милых дам, тем более, что одна из них недавно поведала мне о некой Эдит, бывшей подруге
