Ростислава. Якобы та была просто настоящая красавица и чуть ли не дочь настоящего полковника.
Об упомянутой Эдит Ростислав и сам рассказывал мне немного. Они когда-то вместе ездили в Ленинград, чтобы посетить Эрмитаж. Он поведал эту историю с какой-то досадой, как мне показалось. В общем ехали они поездом, и за окном садилось солнце. Эдит читала книгу, а Ростислав не мог оторвать глаз от подсвеченных золотом облаков, висящих на лиловом предгрозовом небе. Поезд неровно мчался вперед, и словно вслед ему и ветру летели ветви плакучих берез.
«Смотри, Эдит, смотри же, как красиво!» — говорил Ростислав своей спутнице. Та лениво поднимала взор от книги и снова погружалась в чтение. Она так и не стала смотреть с ним в окно.
«Интересная вещь, — подумал он, — вот сейчас мы приедем в Питер, придем в Эрмитаж. И Эдит будет очень эмоционально восхищаться пейзажами и говорить: „Божественно! Какие виды!“»
Я лишь на секунду вспомнила об этом, принимая из рук Лизы чашку чая с необычным привкусом корицы, который мне очень нравился. Такого чая я не пила нигде!
Отца Николая еще не было, и все ожидали его возвращения. Робела я немного и перед ним — сама не знаю почему, ведь обычно он бывал со мною удивительно ласков. Может быть, присущая ему немногословность и проницательный взгляд вызывали это подсознательное смущение? Но в тот вечер я была почти счастлива, сидя в саду за покрытым светлой скатертью длинным столом. У меня словно бы появилась новая большая семья, и это ощущение причастности к семейному клану было восхитительно. Я уже любила их всех за эту неизменную деликатность, доброжелательность, открытость. Так уютно и интересно было мне в их кругу!
В глубине сада хлопнула калитка.
— Ну, вот и папа! — сказала Нюра, — хорошо, что пришел пораньше!
Но в следующий момент на садовой дорожке появилась… моя мама. Она специально отпросилась с работы, чтобы приехать тогда, когда ее никто не ждал. Слегка растрепавшаяся, с хозяйственной сумкой, из которой торчал замороженный рыбий хвост, мама решительным шагом приближалась к столу. В глазах у нее был гнев.
— Зачем вы ее привечаете? — услышали мы вместо приветствия, — зачем вы это покрываете? Я ведь вас просила! Он ей голову задуривает, а вы ее тут чаем поите!
Мужество устраивать публичные сцены дано не каждому. Возмущаться заочно умеют все, а вот чтобы говорить грубости, глядя своим добрым знакомым прямо в глаза, нужен особый характер. Мама им обладала.
Ростислав молча встал и подал ей стул. Она, хоть и держалась свободной рукой за сердце, толкнула стул ногой. Тут поднялась с места Анна Михайловна, такая маленькая и застенчивая. Она вся приметно дрожала, но голос у нее не изменился.
— Анна Ивановна, здравствуйте! — сказала она, — ну, что вы, милая? Сядьте, сядьте…
В ответ мама развернулась и почти бегом бросилась к выходу. На полпути она остановилась, чтобы выкрикнуть:
— А если вам Нина так нужна, то забирайте ее! Забирайте со всеми ее тряпками! Может и домой не приходить!
Я и до этого момента сидела как оплеванная, но этими последними словами мама меня окончательно раздавила. Не в силах владеть собой, я закрыла лицо ладонями и заплакала навзрыд. Ростислав, с появлением мамы вышедший из-за стола, сделал шаг в мою сторону, но его опередила Лиза. Она обняла меня, стала гладить по голове и вложила в руку мягкий батистовый платочек. Какое-то время была горестная пауза, в течение которой слышались только мои всхлипывания, потом раздался вдруг уверенный голос Ольги: «Ну, и что? Ну, и заберем! Она будет жить в моей комнате».
— Конечно! — сразу поддержал Ростислав.
— Что у вас здесь стряслось?
Это уже был отец Николай, появившийся в саду после того, как мама выскочила из калитки.
Подняв голову, я увидела его, стоящего возле нас в светлом летнем костюме и с тростью в руках. Он появился так неожиданно и был так спокоен и красив со своей слегка приподнятой бровью и расходящимися от серых глаз усталыми лучинками. Ах, как мне захотелось куда-нибудь скрыться от него со своим несчастным, зареванным лицом!
Ростислав, извинившись, увел меня в дом. Я умылась, пригладила волосы, и мы вышли на крыльцо. Он спустился в сад забрать мой жакет, висевший на спинке стула.
— Вы нас покидаете? — спросила Валя.
— Прогуляемся немного, — ответил Ростислав.
Мы вышли на улицу.
Вначале мы действительно собирались просто немного пройтись, но потом я сказала, что хочу увидеться с Инной Константиновной, и мы поехали к ней на работу, благо это было от Волокославских не очень далеко.
Втроем мы спустились к набережной и присели на лавочку поговорить. Инна Константиновна сидела, обняв меня обеими руками, как в детстве. Ростислав говорил, что я могу остаться ночевать в их доме.
— Я знаю твою маму, — обращаясь ко мне, с грустью говорила Инна Константиновна, — это она так сгоряча сказала, а теперь будет сидеть у окна и переживать: неужели в самом деле не придет ее Нина?
— Да, — ответил Ростислав, — но если Нина придет, она скажет: «Вот видишь, это он тебя только в секту хотел затянуть, а как сказала ему „забирай“ он и на попятную!»
Так и сидели мы, ломая голову, как поступить. Решили еще раз вернуться к Волокославским, на этот раз уже с Инной Константиновной.
Нас там заждались. Ольга и Ростислав настаивали на том, чтобы я оставалась у них. Отец Николай ограничился пожеланием: «Милые мои, делайте все по-человечески». Матушка Анна пояснила: «Мы совсем не против, чтобы Ниночка здесь осталась, но это может бросить на нее тень и будет очень неприятно». Впервые за время нашего знакомства Ростислав горячился и настаивал на своем. Отец Николай ушел в дом, махнув рукой.
— Разрешите нам с Ниной еще раз вас покинуть, на этот раз ненадолго, — объявил тогда Ростислав остальным.
Мы снова вышли за калитку.
— Знаешь, — сказал он отрывисто, — если все дело в этой бумажке из ЗАГСа, то давай завтра же принесем ее. Подадим заявление.
Я пожала плечами. Все складывалось так неожиданно.
— Я и сам не думал, что так придется, — вздохнул он. — Тебе еще два года учиться. Но если все и дальше будет в таком духе складываться, то, может, нам лучше уехать? Зарегистрируемся и уедем в Казахстан, а? У меня там и работа, и квартира. Я же молодой специалист, — добавил он, невесело усмехнувшись.
Когда мы вернулись в сад, Ростислав объявил: «Сегодня Нина вернется домой к маме. Но если мама вдруг скажет „Иди к Волокославским“, то она придет сюда. А завтра утром мы пойдем подавать заявление в ЗАГС. Ну, как?»
Все наконец-то заулыбались.
Мама не говорила мне ни слова. Я ей тоже. Мне хотелось сообщить ей о намеченном на завтра деле, но у нее было такое угрюмое, неприступное выражение лица, что я не решилась открыть рот. Я просто трусила! Лежала на своей кровати и смотрела в потолок. Мне впервые пришла мысль о том, что настанет день, когда придется навсегда уйти из этой комнаты, где мне знакомы все до одной трещинки на штукатурке, где все тот же лоскутный коврик на полу и круглый будильник на столе, где в окно смотрят молчаливые тополя и проникают возгласы детей, целый день играющих на агитплощадке. Я вздыхала, глубже пряча голову в одеяло. Ах, мама, мама, меня уже не будет здесь!
Потом мне подумалось, что надо было попросить тетю Инну зайти к нам. Может быть, при ней было бы легче сказать маме все, как есть. Хотя в последнее время за попытки смягчить ситуацию и ей тоже доставалось.
