'...и вашего отца'.
- Ну, поскольку мы одни и, следовательно, это не имеет никакого значения... Готов прибавить ради вашего удовольствия:
'...и вашего отца'.
- Да, - подтвердил Сальватор, - для меня это большое удовольствие.
- А теперь, господин Конрад... или господин Сальватор - как вам угодно, ведь у вас несколько имен, - не будет ли с моей стороны нескромным полюбопытствовать, как случилось, что вы живы, когда все считают вас мертвым?
- Да нет, конечно! Я сам собирался поведать вам эту историю, как бы мало она вас ни интересовала.
- Напротив, я заинтригован... Рассказывайте, сударь, рассказывайте!
Сальватор поклонился.
- Как вы, должно быть, помните, дорогой кузен, - начал он, - господин маркиз де Вальженез, ваш дядя и мой отец, умер неожиданно и при весьма странных обстоятельствах.
- Отлично помню!
- Вы помните, что он никогда не хотел меня признавать, и не потому, что считал недостойным носить его имя, а потому, что, признав меня, он мог мне оставить лишь пятую часть своего состояния.
- Очевидно, вы лучше меня разбираетесь в статьях Кодекса, касающихся незаконнорожденных... Будучи законным сыном, я не имел случая заняться их изучением.
- Ах, сударь, положения эти изучал не я, а мой отец... Да настолько тщательно, что даже в день своей смерти пригласил своего нотариуса, честнейшего господина Баратто...
- Да, и никто так никогда и не узнал, зачем он его вызывал. Вы полагаете, для того, чтобы передать ему завещание на ваше имя?
- Я не полагаю, а в этом уверен.
- Уверены?
- Да.
- То есть, как же это?
- Накануне мой отец, чувствуя приближение смерти, о которой я и слышать не хотел, объявил мне о том, что он намерен сделать или, точнее, уже сделал.
- Мне знакома эта история с завещанием.
- Знакома?
- Да, я уже слышал ее в вашем изложении. Маркиз написал завещание своей рукой и собирался передать его господину Баратто. Но до того, как он это сделал, а может быть, и после того - эта подробность, как бы важна она ни была, так и останется тайной, - маркиз умер от апоплексического удара. Все так?
- Да, кузен... за исключением одной подробности.
- Какой же?
- Для пущей осторожности маркиз написал не одно, а два завещания.
- Ага! Два завещания!
- Точнее, одно и то же, но в двух экземплярах, кузен.
- В котором он завещал вам свое имя и свое состояние?
- Вот именно.
- Какое несчастье, что завещание так и не нашли!
- Да, это удар судьбы.
- Неужели маркиз забыл вам сказать, где оно лежит?
- Один экземпляр предназначался для нотариуса, другой должны были дать мне.
- А до тех пор?..
- ...до тех пор маркиз запер их в потайном ящике небольшого секретера, стоявшего у него в спальне.
- Однако я полагал, - заметил Лоредан, пристально вглядываясь в лицо Сальватора, - что вы не знали, где находилось это важное завещание?
- Я и не знал тогда.
- А сегодня?
- Сегодня знаю, - отвечал Сальватор.
- Расскажите же, расскажите! - воскликнул Лоредан. - Это становится любопытно!
- Прошу прощения. Однако не угодно ли сначала послушать, как я оказался жив, хотя все в большей или меньшей степени считают меня мертвым? Я изложу все по порядку: от этого рассказ только выиграет в ясности и увлекательности.
- Излагайте по порядку, дорогой кузен, все по порядку...
Я вас слушаю.
И граф де Вальженез принял небрежную и в то же время изысканную позу.
Сальватор начал так:
- Оставим пока историю с завещанием, представляющуюся вам не совсем ясной, рискуя вернуться к ней позднее и пролить на нее необходимый свет. Мы продолжим, если не возражаете, мою историю с того места, как ваше благородное семейство - до тех пор считавшее меня родственником и даже помышлявшее о браке между мной и мадемуазель Сюзанной - стало относиться ко мне как к чужаку и приказано очистить особняк на улице Бак.
Лоредан наклонил голову в знак того, что не возражает, если рассказ начнется с этого места.
- Надеюсь, вы воздадите мне должное, признав, дорогой кузен, что я не причинил вам хлопот и безропотно повиновался? - продолжал Сальватор.
- Это так, - отозвался Лоредан. - Но разве вы вели бы себя точно так же, если бы нашлось пресловутое завещание?
- Возможно, нет, - признался Сальватор. - Человек слаб, и когда ему предстоит перейти из роскоши в нищету, он колеблется, как шахтер, впервые спускающийся в подземелье... Однако в глубине подземелья его порой поджидают рудная жила или чистое золото!
- Дорогой кузен! С такими принципами человек никогда не будет чувствовать себя бедняком!
- К несчастью, в те времена у меня их не было: меня обуревала гордыня! Правда, моя гордость заставляла меня действовать так, как другой ведет себя в смирении. Я оставил лошадей в конюшне, экипажи - в каретном сарае, туалеты - в шкафу, деньги - в секретере и ушел в чем был, с сотней луидоров в кармане, выигранных накануне в экарте. По моим предположениям, этих денег должно было хватить на год... У меня были разнообразные таланты - так я, во всяком случае, думал; я мог набросать пейзаж, написать портрет, говорил на трех языках.
Буду давать уроки рисунка, немецкого, английского и итальянского языков, решил я. Снял меблированную комнату на шестом этаже в центре пригорода Пуассоньер, то есть в квартале, где никогда ноги моей не было и где, стало быть, никто меня не знал.
Порвал все прежние связи, попытался зажить новой жизнью, жалея лишь об одной вещице, оставленной в моем былом особняке...
- Об одной вещице?
- Да. Угадайте какой!
- Говорите!
- О небольшом секретере розового дерева, фамильной безделушке, которая досталась маркизу от матери, а той - от бабки.
- О Господи! - обронил Лоредан. - Что ж вы не попросили? Я бы с удовольствием вам его подарил.
- Я вам верю - прежде всего потому, что вы мне об этом говорите, дорогой кузен, а во-вторых, я узнал, что вы приказали продать секретер вместе с другой обстановкой.
- А вы хотели бы, чтобы я хранил всю эту рухлядь?
- Да что вы! Напротив! И скоро я представлю доказательства того, что вы поступили правильно... Итак, я ушел, унося в душе лишь сожаления, и начал новую жизнь, как говорит Данте.
Ах, дорогой кузен, желаю вам никогда не разоряться! Как отвратительно быть бедным и из упрямства
