если это действительно она, то я обязан спасти ее из рук дикарей. Александра моя дочь, моя плоть и кровь. Долгие годы ее разыскивал мой посланный, но безуспешно, и вдруг, без всяких просьб и стараний с моей стороны, мне доставляют ее на блюде. Во всем этом чувствуется рука Господня.
Гарет нахмурился.
– В этом чувствуются людские руки. Кто-то хочет нажиться, получив большую награду. Нет никаких доказательств, что эта мразь, о которой пишут, и есть Александра. Нет никаких доказательств, что она вообще тогда не погибла, только слова одного из этих богомольных бездельников. Александра мертва. Очевидно, нашли бумаги Матильды, и все подстроили: подобрали кого-то подходящего возраста и обличья и теперь хотят разжиться деньжатами.
Граф в нерешительности наморщил лоб.
– Пошлю кого-нибудь все досконально разузнать. Я не могу не принимать во внимание и малейшую возможность, что дочь жива.
Гарет развалился в кресле и скрестил руки на груди.
– Но там идет Гражданская война! Подожди хотя бы, пока окончится кровопролитие. У тебя ведь не так уж много доходов сейчас. Проклятые налоги порастрясли карманы.
слабый луч солнца, пробившийся из-за тяжелого заслона облаков. Пальцы продолжали барабанить по письму. Нет, он слышал слова сына. И умом понимал их справедливость. Но внимал он сейчас не голосу рассудка.
Глава 7
Люблю и ненавижу. Быть может, почему, ты спросишь,
Я не знаю, но это чувствую и сердцем всем страдаю.
Пораженная Дора, не веря своим ушам, смотрела на Дэвида.
– Но ты не можешь, война – худшая форма насилия. Должны быть найдены какие-то мирные решения. Ты не можешь стать солдатом.
Из-под широких полей шляпы с низкой тульей Дэвид печально улыбнулся, глядя на нее.
– Ты думаешь, я уже не слышал все эти аргументы? Дора, я должен следовать велению собственного Внутреннего Света, а он говорит, что я должен отстаивать свои убеждения. С рабством должно быть покончено. Разве мы способны измерить, какое зло больше, рабство или война? Если я не буду сражаться, то тем самым стану укреплять рабовладение.
Дора, поджав губы, нахмурилась, насколько это позволяли ее нежные черты.
– Но это же чепуха. Ведь это все равно, что Чарли утверждает, будто он занимает место судейского для нашей общей пользы. Зло есть зло независимо от того, какими словами ты его оправдываешь. Я очень хорошо знаю, что Чарли наживается на своей должности, и знаю так же хорошо, что ты под предлогом необходимости идти на войну стараешься ускользнуть от работы в родительском магазине и от них самих. И не оправдывай свое решение разными возвышенными россказнями. Дэвид отвечал довольно сердито:
– Если я пичкаю тебя возвышенными россказнями, то я не единственный в своем роде. Кого ты думаешь обмануть, живя в Большом доме, хотя у тебя есть возможность выбрать кров других людей? Если бы ты приняла предложение старейшин, они бы уже одобрили наш брак, и мы могли бы жить вдвоем на твоей ферме. Какой тебе резон отказываться исполнить их пожелания?
– Мне не надо никаких резонов! Я здесь нужна. Если ты действительно хочешь на мне жениться, ты должен нарушить приказания старейшин, как ты сейчас и делаешь. Я тебя интересую только из-за этой гадкой фермы. Ну и отправляйся на свою войну. Обагряй кровью свои руки. Но только не думай, что можешь вернуться домой и найти здесь все как было, в том же положении.
Дора подняла корзину и пошла прочь от человека в зимнем сюртуке, стоявшего рядом со старой лошадью. Она слышала, как он ее окликнул, но не обернулась: по щекам ее текли слезы, и она не хотела, чтобы Дэвид их видел. Она не знала, почему плачет – из жалости к себе, чувства утраты или страха. Она только ощущала в сердце своем огромную, зияющую пустоту и ужас, который рвался в душу, чтобы эту пустоту заполнить. Ей бы надо уже привыкнуть к этому ощущению, но с каждой вечной разлукой ткань ее собственного бытия становится все реже.
К тому времени как она добежала до лужайки перед Большим домом, Дора уже плакала навзрыд. Нет, так не годится. Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел ее в слезах. Никто не должен заметить, что она страдает. Дора, как прежде, должна оставаться незаметной, невидимой. Это единственное для нее средство защиты.
Споткнувшись оттого, что внезапно остановилась под большим дубом, Дора вытерла лицо рукавом и сделала глубокий вдох. Не стоило прощаться с Дэвидом вот так. Ей надо было остаться спокойной, любезной и похвалить его за благородное решение сражаться против рабства. Нет, она очень скверно себя повела. Но, вспомнив, как ей в тот момент хотелось топать ногами и наброситься на Дэвида с кулаками в ярости от того, как мужчины глупы, Дора подумала, что, пожалуй, было все-таки лучше вот так расплакаться.
Если она возьмет сейчас себя в руки, то прошмыгнет в свою комнату, умоется и займется обычными повседневными делами. Дора давно научилась носить в себе невеселые мысли и чувства. Вряд ли потребуется много времени, чтобы навсегда загнать их внутрь, но чем раньше она начнет, тем будет лучше. Дэвид ушел из ее жизни. Она знала это так же твердо, как то, что на деревьях растут листья. Сколько уже осталось позади таких жизней, опавших, как листва. Она выпрямилась, поджала губы и решила похоронить мысли о Дэвиде, как уже похоронила многих людей в своем прошлом.
Но тут же какие-то сердитые голоса и переполох на заднем дворе отвлекли Дору от ее печальных размышлений. Идя на шум, она пошла к подъездной аллее, мимо конюшни и кухни, к помещениям для рабов. Крики, вопли и яростные возгласы говорили, что зрелище, ожидающее ее, не из приятных и не ее забот дело. Но это не важно. Сейчас ничто не имело для нее значения.
– Мистер Пэйс сказал, что можно. Он сказал, что ему надобен слуга. Он сказал, что у солдат должны быть сильные руки. А у меня сильные. И я не хочу быть никаким слугой при доме. Больше не хочу.
Этот всплеск справедливого гнева сопровождался звучным ударом кнута и криком боли. Дора ускорила шаги. Лишь один человек пускал здесь в ход кнут, отец Пэйса, и не знал в этом удержу.
– Черт бы тебя побрал! Ты будешь делать, что велят, или я все дерьмо выбью сейчас из твоей дурацкой задницы. Ты знаешь, что бывает в городе с беглыми рабами? Ты сейчас и половины не отведаешь того, что с тобой учинят охотники за рабами, когда схватят!
И кнут снова засвистел в воздухе.
По всей вероятности, Карлсон был прав. Охотники за рабами обычно подвешивали их на крючьях, прежде чем начать стегать. Карлсон предпочитал вымещать свою злость, сбивая рабов с ног на землю. Дора не видела тут большой разницы. Она сморщилась от боли, глядя, как удар кнута располосовал рубашку на спине юноши. Брызнула кровь.
Дора узнала юношу. Он одно время был слугой Пэйса. Армия северян не возбраняла жителям штата Кентукки привозить с собой своих рабов, но Пэйс не позаботился взять юношу, и Дора с удивлением подумала, почему, интересно, юнец захотел примкнуть к хозяину именно теперь.
Она подошла поближе и вступила в круг испуганных черных рабов. Несмотря на достаточно уединенное местоположение усадьбы, слухи о том, что делается во внешнем мире, распространялись в хижинах рабов с быстротой лесного пожара. Они знали, что солдаты армии северян рабов от себя не гонят. Рабы знали также, что, если им посчастливится наткнуться на воинское подразделение федеральных сил, они будут в безопасности. Но до Луисвилла и ближайшего военного лагеря федералов были мили и мили, и негры опасались того, что может произойти с ними по дороге. До сих пор потому никто не отваживался бежать. Но, по-видимому, теперь положение изменилось.
Сбитый с ног юноша всхлипывал от боли, а Карлсон ретиво орудовал кнутом. Он не собирался забить его до смерти, и потому иногда кнут только щелкал в воздухе, но и того было достаточно: кровь ручьями стекала с исполосованных спины и рук несчастного. Дора, пройдя через толпу и ближайший круг зрителей, наклонилась над юнцом, чтобы взглянуть на раны. Ее поступок оказал решающее воздействие на ретивость кнута.
Дору всегда удивляло лицемерие условностей. Капор и длинная юбка защищали ее сильнее, чем оружие мужчину. А то, что Карлсон считал ее гостьей в своем доме, защищало девушку еще больше. Ни один уважающий себя джентльмен никогда не ударит женщину, а женщину-гостью тем более. Это не означало, что Карлсон вообще никогда не поднимал руку на женщин, но он никогда не делал это на публике.
– Черт возьми, что ты такое задумала, девушка? – яростно вскричал он.
– Надо наложить швы ему на руку. А иначе он целую неделю не сможет работать. – И Дора спокойно обратилась к женщине из толпы: – Принеси мою сумку, ладно?
– Проклятие, Дора! Я с ним еще не закончил. Не мешайте мне. Я его так проучу, что он век не забудет.
И кнут щелкнул угрожающе близко, однако взметнул только пыль.
Дора не обратила на его слова никакого внимания и взглянула на одного из мужчин:
– Помоги мне отнести его и положить на постель. И еще мне надо мыло и теплую воду.
Но рабы заколебались, они не смели последовать ее приказаниям. В этот момент Дора увидела, как по ступенькам крыльца быстро сбегает Чарли. А Чарли – это уже совсем другое дело. Не легче ей стало, когда она увидела, что за мужем поспешает, насколько позволяла уже очень заметная беременность, Джози. В эти последние месяцы у деликатной Джози язык стал бранчливым и резким.
– Что, черт побери, здесь происходит? – потребовал ответа Чарли, подходя к
