— А почему обязательно в честь кого-то? Ну, хорошо, если хочешь знать, в честь Андрея Болконского. Я была в него влюблена в школе. И ничего тут смешного нет! — прикрикнула на него Вера.
— Да я не смеюсь, — с невольной улыбкой принялся оправдываться Николай, — Между прочим, Болконского звали Андреем Николаевичем.
— Это ты к чему?
— Ни к чему, так просто. А отчество какое указала?
— Николаевич. В конце концов, это же правда.
Все это время, начиная с первой встречи после расставания в Сочи, Николай явственно ощущал, что Вера отделена от него как будто ледяным стеклом. Он не знал, как растопить этот лед, как продышать хотя бы окошечко, как согреть ее сердце. Ему казалось, что, если он прикоснется к Вере, если обнимет ее, лед растает. Вера, видимо, тоже это чувствовала и старалась держаться от него на расстоянии. Но на этот раз он твердо решил растопить лед и схватил ее за плечи.
— Вера, я тебя умоляю, прости меня. Ну… постарайся простить. Мне было не так тяжело, как тебе, разве я спорю? Но, поверь, я жил в аду и получил свое сполна. Ты тогда сказала, «это всегда будет стоять между нами»… Видишь, я запомнил. Но давай попытаемся преодолеть
Он обнял ее. Она воспротивилась, уперлась руками ему в грудь, но Николаю с легкостью удалось сломить ее слабое сопротивление. Он притянул ее к себе. Они долго сидели молча, он чувствовал в ней внутреннее отчуждение, но ему показалось, что оно потихоньку тает.
— Я очень тебя люблю, — прошептал Николай на вдохе, словно втягивая слова вместе с воздухом. — Все эти годы не было ни дня, ни минуты, чтобы я не думал о тебе. Проклинал свою вселенскую криминальную глупость… Просто не знаю, что на меня тогда нашло. Какой-то лунатизм… Безумие… Сколько боли я тебе причинил… Клянусь тебе, я бы пожертвовал чем угодно, отказался бы от «Онегина»… — Он запнулся.
— Что за глупости! — возмутилась Вера и вдруг, отстранившись, пристально вгляделась в его побледневшее лицо. — Что с тобой? Тебе плохо?
— Да уж чего хорошего!
И опять эта кривая усмешка, больше похожая на гримасу боли… Он вновь принялся растирать себе грудь с левой стороны.
— Сердце? — встревожилась Вера.
— Не знаю. Никогда такого раньше не было.
— В левую руку отдает? Или под лопатку?
— Не знаю. Да ладно, пройдет. Давай не будем отвлекаться. Я…
Вера вмиг позабыла все свои обиды и сомнения.
— Пойдем домой, — решительно скомандовала она. — У Антонины Ильиничны есть валидол.
— Погоди… Само пройдет. Я не хочу в первый раз подниматься к тебе в квартиру за валидолом. Сейчас просто посижу, подышу глубоко, и все пройдет.
Николай вытащил пачку «Давидофф», взял сигарету и жадно затянулся. Он действовал механически, по привычке, и не сразу заметил, как округлились глаза у Веры.
— Ты куришь?
— Да, пристрастился. Прости. Я брошу, — пообещал Николай и затушил сигарету о нижнюю планку скамейки с внутренней стороны. — Ты только прости меня, и я брошу.
Вера смутилась:
— Да нет, кури, если тебе нравится. У нас на работе многие курят… Шеф сигары курит… Ко мне соседка одна приходит… Я привыкла.
Но Николай твердо решил хоть чем-нибудь пожертвовать ради нее. Сигареты показались ему самой легкой, даже ничтожной жертвой.
— Нет, я больше не буду курить. Это не страшно. Я курил только потому… только потому…
Он умолк. Ему хотелось сказать «…только потому, что без тебя мне было плохо», но побоялся. Вдруг она скажет: «А с чего ты решил, что теперь тебе будет хорошо?» Ничего еще не известно.
— В общем, это неважно. Лишь бы ты… меня простила, — закончил он свою неуклюжую речь.
Теперь уже Вера обняла его, прижалась щекой к его щеке, несколько минут они молчали. Николай готов был сидеть так вечность, но в конце концов заставил себя оторваться от нее.
— Все нормально. Пойдем.
Они поднялись в квартиру.
— У нас собака, — предупредила Вера, и действительно, стоило им подойти к двери, как из-за нее раздался гулкий, как из бочки, басовитый лай.
Навстречу им в прихожую выскочил огромный черный пес и деловито обнюхал Николая.
— Шайтан, сидеть! — негромко прикрикнула Вера.
Пес сел, поглядывая на нее умильно и облизываясь.
— Не сейчас, — сказала она и скомандовала: — Место!
Пес скрылся в глубине квартиры, но тут же вернулся с пожилой женщиной и мальчиком.
Квартира радовала глаз уютной обстановкой, далекой от безликого евростандарта, но Николай поначалу воспринимал все как-то размыто. Сам он, если бы мог осмыслить свое состояние, назвал бы его спортивным термином «грогги»: так чувствует себя боксер, получивший удар в подбородок и с трудом стоящий на ногах. Он вежливо поздоровался с Антониной Ильиничной и, изо всех сил стараясь держаться как ни в чем не бывало, устремил взгляд на хорошенького, чистенького мальчика с такими же, как у него самого, черными вьющимися волосами и темными глазами.
На миг его охватило безумное желание сгрести этого мальчика в охапку и утащить. Куда? Какая разница! В свою берлогу.
— Я вас видел в театре, — говорил между тем мальчик. — Это вы придумали про Евгения Онегина?
— Ну, придумал Пушкин, но спектакль сделал я, — подтвердил Николай.
— Мне понравилось, — простодушно продолжал Андрейка, — особенно когда снег шел и они верхом скакали. Но когда медведь и уродцы, было немножко страшно.
— Так и было задумано, — улыбнулся Николай. — А хочешь, свожу тебя за кулисы и покажу, как это делается? Тогда не будет страшно.
— Ну зачем раскрывать ребенку театральную технику? — возразила Вера. — Пусть остается волшебством.
— Мне бы очень хотелось, — признался мальчик. — Я люблю технику. Я строю самолеты. Хотите посмотреть?
— Конечно, хочу! — обрадовался Николай. — Я сам когда-то строил самолеты. Самые настоящие. Но потом ушел в театр.
Андрейка повел его в свою комнату. У них за спиной Антонина Ильинична одними глазами спросила у Веры: «Он?» Вера кивнула.
В комнате Андрейки все было чисто, но разбросано как попало, а на полках стояли модели самолетов.
— Так, что тут у нас? — с наигранной бодростью спросил Николай.
Оказалось, что его сын увлекается моделями Второй мировой войны. Тут были и советские, и немецкие, и американские самолеты.
— Вот «Фокке-Вульф-189», его называли «рамой». Самолет-разведчик. А это «Юнкерс-87», это у нас «штука». Пикирующий бомбардировщик. «Хейнкель-219»… О! «Мессершмитт-109», модель «Густав». Отличная машина. А вот и наши… «У-2» поликарповский. Немцы называли его «рус-фанер». «ЛаГГ-3». Так себе машинка, «Ла-5» много лучше. «Ла-7» — следующий этап. Кожедуб летал на обеих. Семейство «Яков» в полном составе. Это «МиГи»… А вот и «Пи-39» — «Эракобра», самолет Покрышкина.
— Точно! — подтвердил восхищенный Андрейка.
К его восторгу, дядя-режиссер все до единой модели назвал правильно. Николай бодрился, вспомнил множество деталей из далеких времен обучения в МАИ, рассказал несколько забавных случаев, а сам все
