Вера кивнула. Еще бы ей было не помнить!
— В тот раз ты спрашивал, не больно ли мне, и, кажется, даже обиделся немного, когда я сказала, что нет. Но ведь ты все сделал, чтобы мне не было больно.
На миг перед ними промелькнуло страшное воспоминание о том, как он сделал ей больно, и они прочли его в глазах друг друга, но Николай тут же опустил голову и прижался губами к ее влажному лону, а Вера подалась ему навстречу. Он ласкал ее очень медленно, а ей хотелось, чтобы эта сладкая мука длилась вечно.
Наконец он довел ее до высшей точки наслаждения и опять, как когда-то, вошел в нее, а она обхватила его ногами, радуясь, что он такой большой и сильный. Двигаясь вместе с ним, теперь уже она толкала его к самой вершине, а когда он сорвался вниз, настал ее черед смягчить для него падение. Она не дала ему разбиться.
Потом они долго лежали неподвижно.
— Знаешь, — заговорила Вера, — а ведь я страшно перед тобой виновата. Я только теперь это поняла. Не надо было отгораживаться от тебя столько лет.
— Нет, это я виноват. Надо было сразу рассказать тебе правду еще тогда, в Сочи. Повиниться, попросить прощения… Может быть, ты и простила бы, если б я сразу сказал. А я струсил. Мучил тебя целый месяц, и вот чем все кончилось. Нет, ты права, что не захотела тогда со мной разговаривать…
— Ты не понимаешь. Все эти годы я думала, что оберегаю от тебя сына, а выходит, я просто мстила. Просто хотела сделать тебе больно, потому что ты сделал больно мне. Если бы я сказала раньше…
— Нет, ты не могла сказать раньше. Вспомни, что я собой представлял еще два года назад! Вымогал у тебя деньги на какую-то идиотскую аферу. Разве два года назад ты могла пригласить меня к себе? Я был проходимцем. Я бы сам не захотел предстать перед сыном в таком виде.
Они долго спорили, виня себя и оправдывая друг друга, они устроили целую оргию самобичевания, и от этого им стало немного легче. А потом — они и сами не заметили, как это началось, — их тела опять слились воедино. Они занимались любовью, на этот раз медленно, неспешно и сладко, словно перетекая друг в друга, пока совсем не выбились из сил. В какой-то момент Вера даже уснула минут на десять. Просто провалилась в большое уютное гнездо, устланное внутри теплым пухом. Никогда с ней ничего подобного не случалось, сон всегда был проблемой, а тут… словно и не было двенадцати лет отчуждения, разделявших их подобно океану.
«Они с Марса, мы с Венеры… И никогда нам эту пропасть не преодолеть, не заделать, мост не перекинуть…» Так думала она еще совсем недавно. А теперь… так ей стало хорошо! На этой широкой и крепкой груди, в кольце сильных мужских рук можно укрыться от любых невзгод. С ним вообще все можно, ничего не стыдно, ничего не страшно. Как она могла думать, что они друг другу чужие, когда у нее сын растет, похожий на него как две капли воды, такой же сложный, сильный, умный и тоже с Марса?
— У нас замечательный сын, — прошептал Николай, приподнявшись на локте, словно подслушал ее мысли. — Такой умный, такой… воспитанный…
— Мне столько нужно тебе рассказать… Я дневник вела, все записывала… Но это все не то, — расстроилась Вера. — Этого не передать.
— Ничего, — утешил он ее, — я домыслю. Нам надо как можно скорее пожениться…
— Не надо, — встревожилась Вера, — я тебя очень прошу, не надо жениться!
— То есть как? — изумился Николай.
— Не надо расписываться. Я… можешь думать обо мне, что хочешь, но я не хочу отдавать сына в армию. Сейчас я считаюсь матерью-одиночкой, значит, у него отсрочка есть, его не заберут. А если я выйду замуж…
— Ясно. Но мы должны пожениться, чтобы все было официально. Я хочу его усыновить, пусть носит мою фамилию. Не бойся, — торопливо добавил Николай, увидев, что она собирается спорить, — мы не отдадим его в армию. Поступит в МАИ, там военная кафедра. У меня там отец преподает.
— Говорят, военные кафедры скоро закроют.
— Отсрочки тоже, говорят, скоро отменят. Вера, не бойся, мы не отдадим его в армию. Хотя мой папаша в этом смысле идейный…
— Но ты же не служил!
— Я учился в МАИ. Прошел военную кафедру. Ничего, мы что-нибудь придумаем. Но мы обязательно должны пожениться, — упрямо повторил Николай. — Все будет хорошо.
Он крепко поцеловал ее, а потом заглянул ей в лицо.
— А ведь мы опять не предохранялись.
— Ну и что?
Он улыбнулся и спросил:
— Родишь мне дочку?
Она родила ему дочку в мае, буквально в годовщину их первой встречи. Все это время Николай ходил, не касаясь земли: не мог поверить своему счастью.
Ему не суждено было забыть, как он — наконец, после стольких лет! — привел Веру в старую, милую квартиру на Земляном Валу, которую до сих пор называл и считал своим домом.
— Мама, папа, — выпалил он, задыхаясь от нетерпения, еще в прихожей, — вот, познакомьтесь, это моя девушка!
Поздоровались, показали квартиру, прошли в столовую-гостиную, сели… Завязался разговор. Лопаясь от гордости, Николай ловил каждое Верино слово и ревниво посматривал на родителей: оценили?
Наталья Львовна и Александр Николаевич задавали вопросы, Вера спокойно и с юмором рассказывала о своей карьере в банке, а он радовался как ребенок каждой интересной детали и каждой уместной шутке. Все шло чудесно, но ему почему-то казалось, что этого мало. Будто он, как Пигмалион, сам Веру задумал и создал, а они не ценят. Он еле удерживался от глупого детского желания спросить: «Ну как? Правда, здорово?»
Вера незаметно перевела разговор на него самого. После триумфального успеха «Заветного вензеля» и ухода Исидора Абрамовича Кацнельсона на пенсию тот самый Главначпупс из Министерства культуры, что мариновал его в приемной и внушал, что он физическое лицо, то есть никто и звать его никак, неожиданно предложил Николаю возглавить театр. Тот самый театр. Правда, тут же, не переводя дыхания, призвал вступить в партию. В какую — не уточнил.
— Если это обязательное условие… — неприязненно начал Николай.
— Нет-нет, — успокоил его Главначпупс, — это просто… пожелание.
— Чье? Ладно, неважно. Я — человек сугубо беспартийный. И не будем больше заводить этот разговор.
Николай переговорил с Фимой Мирошником, пригласил его на место директора. Он почти не надеялся на успех, но Фима согласился. Тогда и Николай принял предложения Главначпупса, но поставил непременным условием, что директором театра должен стать Ефим Самойлович Мирошник. Главначпупс утвердил назначение. И теперь у Николая были грандиозные планы.
— Я тебя обязательно с Фимой познакомлю, — пообещал он Вере. — Мировой парень!
На минуту Николай помрачнел и задумался. Его уже официально представили труппе. Тем самым актерам, что писали на него кляузы. Как с ними работать, он не представлял. Дело было не только в этих жалобах. Актеры исхалтурились. Они снимались в мыльных операх, переползали, не приходя в сознание, из сериала в сериал, а потом с этими же, как говорил Николай, «мыльными мордами» бестрепетно возвращались на родную сцену изображать Макбетов, Тузенбахов и князей Мышкиных.
— Я никого не буду увольнять, — объявил он при официальном знакомстве, — но предупреждаю: я собираюсь держать труппу в состоянии полной загрузки, и, если кто-то хочет на вольные хлеба, прошу сказать прямо сейчас.
Ему уже положили на стол несколько заявлений. Увы, уходили далеко не самые плохие актеры. С некоторыми Николай расстался бы охотно, но они-то как раз никуда не стремились. Пока. Он решил сделать ставку на молодежь, на студийцев, выручивших его еще при первой постановке. Теперь Николай рассказал об этом родителям и Вере.
— Театрариум, — подытожил он мрачно. — Просто не представляю, с какого конца браться.
