Пленник волчьей стаи

Но почему? Старик еще крепкий. Он делает маленькие дела и совсем не липший для семьи.

—       

Ненак, неужели отец «дал слово»? Он же еще крепкий.

—       

Отец «дал слово» на следующий день после твоего прихода. Он сказал,, что как только я стану женой Вувуна, он велит готовить погребальный костер.

Атувье оглянулся. Яранга была закрыта леском, уга­дывалась лишь по дыму костра. Ему было жаль Киль­кута, приютившего его.

Ненак так смотрела на него, что Атувье стало жарко.

—       

Возвращайся в ярангу. Вувун и так плохо смотрит на меня. Ведь он уже много отработал за тебя,— сказал он и отвернулся, чтобы не видеть глаза влюб­ленной в него красавицы.

Ненак откинула капюшон керкера, поправила черные волосы, заплетенные в две толстые косы.

—       

Большой, сильный, а испугался маленького Вувуна,— подзадорила она смутившегося Атувье.

—       

Я не боюсь его! — вспыхнул сын Ивигина. — Вувун мне не соперник, но я не хочу отнимать чужую невесту. Я сам...—он не договорил, вспомнив богача Вувувье.

Ненак подошла совсем близко, словно преданная вер­ная собака, заглянула ему в глаза.

—       

Атувье, я хочу родить от тебя ребенка. Возьми меня второй женой. Я буду хорошей женой, и мы пола­дим с Тынаку.

Атувье снова стало жарко. Ему нравились слова до­чери Килькута. К тому же он давно не спал с женщиной.

Видя, что красавец богатырь заколебался, Ненак до­бавила:

—       

Возьми меня второй женой. Отец дает мне пять раз по десять оленей. Ты хороший пастух и не убавишь мое стадо. Вчера я начала шить тебе новую кухлянку.

Атувье смутился. Он все еще ходил в своей изодран­ной обветшалой кухлянке. В яранге Килькута имелись кухлянки куда лучше, но ни одна ему не подошла — все мужчины были намного ниже его, уже в плечах. Да, Не­нак хорошая мастерица, он видел ее работу на Тайнаве, на Кинине, на ней самой. Э-э, он взял бы ее второй же­ной, но она же не знает, что он жил с волками. Когда узнает, как жить с ним будет? А Вувун? Парень с лета работает на семью Килькута, старается. Если взять в жены Ненак, Вувуну ой плохо будет. Нет, не возьмет он Ненак в жены. Нельзя злом платить за добро. Вувун поделился с ним едой, когда они встретились. Вувун ука­зал дорогу к яранге Килькута. Нельзя красть у него сча­стье. Мудрый шаман Котгиргин всегда говорил: «Добрые и злые дела как верные собаки — обязательно возвратят­ся к тому, кто их вырастил».

Ненак ждала ответа. Она сразу влюбилась в этого красивого богатыря, в первый день. Так влюбилась, что не спала по ночам.

— Ненак, ты мне тоже нравишься,— ответил Атувье и зачем-то снял с плеча ружье. — Нравишься, но я не хочу переходить дорогу Вувуну. Не будет мне удачи, если я возьму то, что должно принадлежать другому. Этому учил меня отец и самый мудрый шаман нашего народа Котгиргин. Я сказал.

Ненак закусила нижнюю губку, сверкнула своими

раскосыми глазами и торопливо пошла к яранге.

* * *

Старик Килькут начал слабеть на подходе осени, во время холодных дождей. Он мало ел, мало ходил, подолгу сидел возле костра либо в чоттагыне ^[34] либо у костра, что горел возле яранги. Килькут смотрел на огонь, возвраща­ясь к ушедшим дням. Он сидел, пока костер не угасал, и тогда всем казалось, что и в самом Килькуте угасал костер жизни. Особенно подолгу он засиживался у огня в последние дни. Давший «слово», он готовился исполнить его достойно. Глаза Килькута были прикрыты набряк­шими веками, и все думали, что старик дремлет. Лишь когда рядом появлялся Тайнав, он. немного оживал, теп­лел взглядом. Килькут гордился Тайнавом, ибо младший сын был не только прилежным пастухом, но и настоящим бегуном. Килькут гордился, что именно он вырастил сына бегуном. И Килькут вспоминал...

На седьмой день после рождения Тайнава старики стойбища собрались в яранге Килькута на совет. Омрина принесла из полога сына, развернула шкуры и показала Тайнава старцам. У младенца еще не было имени, но совет самых уважаемых уже решал, кем он будет. «У не

го длинные ноги и широкая грудь. Надо готовить из него бегуна»,— сказал самый старший из стариков, мудрый Кояна. «Да, он родился бегуном»,—согласились осталь­ные и дали наказ счастливому отцу: «Готовь его». Кояна велел Омрине унести сына и громко сказал: «Если пас­ тух бегает быстрее и дальше самого сильного оленя, он сбережет стадо. У кого быстрые и сильные ноги, тот всег­да разыщет такое пастбище, на котором его оленям будет много корма и где им никто не будет мешать».

Сын на руках Омрины громко заплакал. Мать приня­лась его успокаивать.

«Пусть кричит,— сказал Кояна. — Пусть много кри­чит, чтобы легкие у него стали крепкими».

Едва Тайнав научился ходить, как он, Килькут, начал брать его с собой в стадо. Тайнав хныкал, не хотел идти, садился на землю, но он заставлял сына идти дальше.

Тайнаву исполнилось пять зим, когда он, Килькут, сделал ему первые лапки-снегоступы. Утром привязал к лапкам небольшие камешки, приладил к торбасикам. «Будешь ходить на лапках весь день. Снимешь, когда спать ляжешь»,—сказал он. Тайнав не хныкал, знал: отец не любит повторять наказ дважды.

Скоро мальчик так привык к лапкам с маленькими камешками, что перестал их замечать. Мальчишка быст­рее взрослых взбегал на склон сопки. «Хорошо бегает»,— одобрительно говорили пастухи. Отец тоже видел, что сын не замечает лапок. Тогда он привязал к лапкам камни потяжелее. Несколько дней Тайнав бегал медленно, а по­том опять быстро. Даже по самому рыхлому снегу бегал как по земле. Килькут радовался, видя, как сын набирает силу бегуна. Зато Омрина не радовалась и часто плакала, видя, как изнуряет себя бегом ее младший. Плакала, но возражать мужу не смела.

Когда Тайнаву исполнилось десять зим, Килькут ска­зал ему: «Ты научился быстро бегать, но чтобы стать настоящим бегуном и побеждать соперников на праздни­ках, ты должен сделать свои ноги такими же крепкими, как ноги росомахи». И он привязал к лапкам Тайнава очень тяжелые камни.

Тайнав вздохнул. Разве с таким грузом быстро про­бежишь? Он хотел шагнуть, но камни крепко держали его ноги. Тайнав упал, посмотрел на отца. «Вставай, иди»,— приказал Килькут. Тайнав поднялся, кое-как сделал один шаг, другой и снова упал. «Вставай, иди,— снова услы­шал он строгий голос,—Ты снимешь лапки вечером».

Вечером Тайнав еле-еле дошел до яранги и не разде­ваясь упал возле костра чоттагына.

В

есь

день отец не раз­решал ему выпить даже глотка воды, но одежда на нем была серая от пота. «Пить»,—попросил он мать. Та за­черпнула воды, поднесла кружку, но отец одернул ее. «Дай ему мясного отвара. От воды сердце сырым будет». Омрина всхлипнула.

Много солнц скатилось за горы. Много лун взошло на звездное небо, прежде чем Тайнав снова начал «летать» на тяжелых лапках. «Полеты» дорого обходились — вече­ром мать меняла на нем одежду. Дневную сушила около костра или на солнце. Постепенно она все реже сушила дневную одежду — сын почти не потел. Он стал настоя­щим пастухом: наравне со взрослыми бегал в стаде, ловко набрасывал чаут на рога любого оленя, ибо теперь мог догнать даже самого быстрого. Однако бежал за таким оленем недолго — ноги уставали. Тайнав злился и все чаще спрашивал отца: «Когда я буду бегать как самый сильный беговой олень? Когда придет в мои ноги боль­шая сила?» Отец улыбался, успокаивал: