Я побоялся на самом деле оставлять открытой дверь, вдруг кому-то пришло бы в голову зайти. Хотя этого и не было в моих видениях, но сейчас рисковать нельзя.
Проследи, чтобы никто не видел, как ты открываешь дверь, надень перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. После этого уничтожь ключи огнем Зверя, чтобы не оставить никаких следов.
Изольда, ты должна четко осознавать, чего я от тебя хочу. Я хочу полного самоконтроля, никаких истинных эмоций. Предатель очень близко, и вы должны быть втройне осторожны, пока не узнаете, кто это. Играй, лги, притворяйся - что угодно, чтобы все поверили именно в твою версию событий.
Ну вот, пожалуй, и все.
Напоследок повторюсь, я очень люблю вас. Будьте счастливы.
Я знаю, ты сильная, ты справишься со всем, что встретится у тебя на пути. Прошу об одном, никогда не теряй веры в себя, девочка моя.
Ты была права, я старый искусный кукловод, но это мой последний акт.
P.S. Уничтожь это письмо сразу, как только прочтешь.
С любовью,
В.П. Золотаревский'.
Ниже шла его размашистая подпись и, как и было обещано, адрес, по которому я должна была ехать.
Я выронила письмо и залилась рыданиями. Этого не могло быть, это все неправда. Так не должно быть!
- Зверь, скажи, это ведь все неправда? - взмолилась я между всхлипами. - Скажи! Он ведь жив, правда?
'Такие письма в шутку не пишут, - пробормотал Зверь. - Я думаю, тебе нужно успокоиться и пойти по адресу'.
Я только мотала головой и отчаянно ревела. Мне казалось, мир рухнул. Все было нереальным, неправильным. Это же Золотаревский, бессмертный старик! Он не победим, он вечен!
Через пять минут я стала пытаться себя успокоить, получалось плохо.
Дрожащими руками подняла письмо с пола, пробежала его еще раз глазами, а потом сожгла прямо в руке. Слезы струйками стекали по подбородку, капая на свитер.
Одевалась резкими движениями, чуть не отломав 'собачку' на замке сапога. Нашла шапку, которую еще ни разу не надевала в этом сезоне, натянула ее по самые глаза, сунула в карман куртки ключи из конверта, надела перчатки, как и было велено, и вышла за дверь.
На улице было уже совсем темно. Поднявшийся к вечеру ветер, снова замел весь двор, пришлось пробираться через сугробы.
Я ничего не видела из-за слез, застилавших глаза. Споткнулась и свалилась в снег, едва сошла с крыльца. Слезы душили, мне казалось, что я сейчас умру, мозг отказывался верить в реальность происходящего.
Я поднималась из сугроба не меньше пяти минут. Сначала просто лежала, свернувшись калачиком, и ревела, уткнувшись лицом в снег. Мне нужно было выплакаться, выжать из себя все переживания и эмоции здесь и сейчас, потому как, когда я доберусь до квартиры Золотаревского, я должна абсолютно контролировать все свои чувства. Он верил в меня, он просил...
От моих горячих слез снег таял и тут же замерзал, превращаясь в лед. Я кусала губы, бессильно сжимала руки в кулаки и снова разжимала их, пытаясь заставить боль убраться подальше и восстановить самоконтроль. Мне хотелось выть во весь голос, но я боялась привлечь внимание, слава Богу, двор был слабо освещен, и моей агонии никто не видел.
Кое-как успокоившись, поднялась на ноги, потратив оставшиеся силы, чтобы удержать равновесие. Мое тело казалось чужим, тяжелым и неповоротливым, координация движений нарушена.
За все это время Зверь не проронил ни слова, дав мне время выплакаться. Я была одна: я и мое горе. Я даже представить не могла, что я так сильно люблю старика, такого доброго великодушного человека, пусть и всегда полного загадок. Я столько раз обвиняла его во всех смертных грехах и столько же раз ошибалась. И вот сейчас настал момент, когда извиняться поздно, моих слов никто не услышит. Я могу шептать извинения или же кричать во весь голос - это не имеет значения, до адресата они уже никогда не дойдут, потому что он ушел. Навсегда. Наверное, человеческий мозг слишком мал, чтобы осознать всю глубину и весь ужас слова 'навсегда', поэтому моя истерика только усиливалась при мысли об этом. Навсегда - это так страшно.
Будь моя воля, я бы ревела всю ночь, забившись в какой-нибудь угол, где бы меня никто не видел и не слышал. Но последняя воля Владимира Петровича, высказанная в письме, не позволила мне отдаться своим эмоциям, несмотря на всю боль и отчаяние, клокотавшие во мне и разрывающие изнутри, я твердо знала, что должна встать и идти.
Кое-где снега намело до пояса, я пробиралась по нему медленно, словно старушка, норовя нырнуть носом в сугроб практически после каждого шага.
Мой двор представлял собой прямоугольник, ограниченный четырьмя длинными домами, выезд из двора был узким, в нем не могли бы разъехаться и две машины, поэтому приходилось сначала пропускать выезжающих, и только потом въезжать самой. В этот вечер на въезде во двор встретились два одиночества. Мало того, что все замело, так оба водителя не желали пропускать друг друга. Я видела свет фар, темные фигуры, размахивающие руками, крики и ругательства.
'Так вот почему Золотаревский приказал идти пешком!' - первым понял Зверь.
Он был прав, я бы элементарно не смогла даже покинуть свой собственный двор.
- Старый кукловод, - прошептала я с грустной улыбкой. Наверное, если бы меня кто-нибудь видел, испугался бы. Уверена, улыбка на заплаканном распухшем лице больше напоминала гримасу.
Я бочком протиснулась мимо машин, перегородивших проход, только покачав головой, услышав те ругательства, которыми их обладатели осыпали друг друга. В этот момент их поведение казалось полным ребячеством, таким мелочным и глупым. Как можно тратить столько сил и времени на то, чтобы облить другого грязью чисто из принципа, когда можно просто пропустить человека? И пусть прав ты, а не он, какое это имеет значение? Пусть он едет и упивается своей победой, какое тебе до этого дело? Но, видимо, никто из водителей не думал, как я, или же не торопился домой к семьям этим снежным вечером. Вокруг умирают люди, а они тратят свою жизнь на ругань...
Я обошла спорящих и вышла на дорогу. Здесь трудилась снегоуборочная техника, и почти не было сугробов.
Я втянула голову в плечи, еще сильнее натянула шапку на глаза и двинулась в нужном направлении.
'Зверь, - попросила я, - приведи меня в порядок, пожалуйста. Иначе мне не удастся сыграть нужную роль'.
Я чувствовала, как отекли веки от слез. Должно быть, я выглядела отвратительно.
'Хорошо, - откликнулся Зверь. - Попытайся расслабиться'.
Я расслабилась после двух вздохов и без особых усилий. Когда я встала из сугроба и поставила себе четкую цель - добраться до дома Владимира Петровича - стало немного легче. Боль уползла куда-то вглубь и затаилась там, мозг начал функционировать.
Я просто шла вперед, слушая, как снег скрипит под ногами, ветер утих, и ничто не мешало моему передвижению.
Я шла вдоль дороги по тротуару, опустив голову и смотря только перед собой. Возле меня остановилась машина, из окна высунулся парень с доброжелательной улыбкой, предлагая меня подвести, но я одарила его таким убийственным взглядом, что он немедленно поднял стекло и, вдавив педаль газа, скрылся за поворотом.
Дом Золотаревского находился в нескольких километрах от моего, гораздо ближе, чем я могла подумать. Я преодолела это расстояние минут за двадцать, не было бы снега, наверное, и десяти хватило. К тому же, я шла, не торопясь, силясь привести свои чувства в порядок и осознать, что действительно сегодня произошло. С осознанием получалось плохо. Четко поставленная перед собой цель заставила встать и двигаться, но прийти в себя окончательно я так и не смогла.
