— Я забыла, что мы решили на этой неделе, — ответила Блу.
Мора крутила бокал с напитком, который выглядел почти полным. Она всегда больше предпочитала смотреть, как пьют другие, чем делать это самой.
— Какое кино?
— «Даже гномы начинали с мелкого», — тут же ответила Кайла. — Оригинальное немецкое название: «Auch Zwerge haben klein angefangen».
Мора вздрогнула, Блу не могла сказать, было ли это он фильма или от акцента Кайлы. Она сказала:
— Тем лучше. Нив и я уйдем тем вечером.
Кайла подняла бровь, а Персефона перебирала подвязку на своих кружевных чулках.
— Что вы делаете? — спросила Блу. Ищете моего отца? Гадаете на водоемах?
Мора прекратила вращать свой напиток.
— Не тусуйся с Гэнси.
По крайней мере, Блу могла все еще быть уверена, что ее мама никогда не стала бы лгать ей.
Ей просто совершенно нечего было сказать.
28
— Почему церковь? — спросила Блу с пассажирского кресла Камаро. Прежде она никогда не ездила на переднем сиденье; ощущение автомобиля, состоящего из нескольких тысяч частей, которые могут лететь, было более выраженным.
Гэнси, который удобно устроился за рулём, в дорогих солнцезащитных очках и топ-сайдерах[36], не спешил с ответом.
— Я не знаю. Потому что она на энергетической линии, но это не… что бы не значил этот Энергетический пузырь. Я должен узнать больше о нём, прежде чем мы вернёмся.
— Просто, мы как будто идём в чей-то дом, — Блу попыталась не смотреть на ботинки Гэнси; она думала лучше о нем, как о человеке, если притворилась, что он не носит их.
— Точно! В точности так это и кажется! — он показал на неё так, как показывал на Адама, когда тот говорил что-нибудь, что он одобрял. Затем положил руку обратно на коробку передач, чтобы остановить ее грохот.
Блу находила это захватывающей идей: деревья — разумные существа, которые могут говорить. Которые знают её.
— Поверни здесь! — скомандовала Блу, когда Гэнси почти пропустил поворот к разрушенной церкви.
С широкой улыбкой он резко крутанул руль и сбросил скорость. С небольшим протестующим шумом резины, машина стала неуправляемой. Когда это произошло, открылся бардачок, и его содержимое вываливалось на колени Блу.
— Почему у тебя эта машина? — спросила Блу.
Гэнси отключил двигатель, но она чувствовала, что её ноги всё ещё вибрируют в такт с ним.
— Потому что это классика, — ответил он чопорно. — Потому что она уникальна.
— Но это кусок дерьма. Разве они не делают уникальную классику, которая не… — Блу продемонстрировала свою точку зрения, несколько раз толкнув дверь бардачка, которая так и не закрылась. Когда она засунула содержимое обратно внутрь и хлопнула дверцей, всё снова вывалилось ей на ноги.
— О, делают, — сказал Гэнси, и она подумала, что его голос немного сорвался. Не настоящий гнев, но ирония. Он положил листья мяты в рот и вылез из машины.
Блу заметила регистрационную запись автомобиля, упаковку полосок древней говядины, а потом она рассмотрела другой объект, который упал её на колени. Это был Эпинефрин — шприц предназначенный для перезагрузки сердца в случае тяжелой аллергической реакции. В отличие от вяленой говядины, срок его действия не истёк.
— Чьё это? — спросила она.
Гэнси уже вышел из машины, он держал измеритель электромагнитной чистоты и потягивался, как если бы он был в машине в течение нескольких часов, а не тридцати минут. Она обратила внимание, что у него были внушительные мышцы рук, вероятно, это связано с наклейкой команды Аглионбая по гребле, которую она заметила на бардачке. Оборачиваясь через плечо к ней, он ответил, не уделяя большого внимания:
— Мое. Нужно повернуть защёлку вправо, когда закрываешь.
Она сделала, как он посоветовал, и, конечно же, бардачок закрылся, Эпинефрин благополучно остался внутри.
С другой стороны автомобиля, Гэнси поднял голову, чтобы посмотреть на тучи: живые существа, движущиеся башни. На самом отдалённом расстоянии, они были почти такого же цвета, как синие края гор. Дорога, по которой они шли, пестрила сине-зелёными пятнами реки, заворачивающей обратно в город. Непрямой свет солнца был специфическим: почти желтый, густой и влажный. Кроме птиц, не было никакого звука, но медленное, далекое рычание грома усиливалось.
— Я надеюсь, погода станет лучше, — отметил он.
Он подошел к разрушенной церкви. Блу было странно видеть Гэнси шагающим. Прогулки для простых людей.
Стоя рядом с ним, Блу поняла, что церковь выглядела при дневном свете так же жутко, как и всегда. Растущие среди разрушенных стен и между обломков крыши трава высотой по колено и высокие деревья стремились к солнечному свету. Не было никаких доказательств, что здесь когда-либо были скамьи или церковные службы. Было что-то холодное и бессмысленное в этом: смерть без загробной жизни.
Она вспомнила, как стояла здесь с Нив недели назад. Она задавалась вопросом: действительно ли та ищет её отца, если да, то, что намерена сделать с ним, когда найдёт. Она подумала о духе Гэнси, входящем в церковь, и она заинтересовалась: если Гэнси…
Гэнси сказал:
— У меня такое ощущение, будто я уже был здесь.
Блу даже не знала, как ответить. Она уже сказала ему половину правды о кануне дня Святого Марка, и она не была уверенна, что это правильно — выдать ему остальную часть. Более того, она не была уверенна, что это правда. Стоя рядом с ним, с его очень живой ипостасью, она не могла представить, что он бы умер меньше, чем через год. Он был одет в бирюзовое поло, и казалось невозможным, что кто-то в бирюзовой рубашке может погибнуть от чего-то, кроме болезни сердца в возрасте восьмидесяти шести, возможно, на матче по поло.
Блу спросила:
— Что твой магия-метр делает сейчас?
Гэнси повернулся к ней. Его суставы были бледными, кости виднелись через кожу. На датчике вспыхнул красный свет.
Он сказал:
— Он ориентирует. Так же, как в лесу.
Блу осмотрелась. По всей вероятности, все это было частной собственностью, даже земля, на которой стояла церковь, но область за церковью не выглядела такой.
— Пойдём этим путём, так меньше вероятности, что нас застрелят на нарушение границ. Мы выделяемся из-за твоей рубашки.
— Аквамарин — замечательный цвет, и я не стану расстраиваться из-за того, что ношу его, — сказал Гэнси. Но его голос был немного тонким, он оглянулся на церковь снова. Именно тогда он выглядел моложе, чем она когда-либо видела, его суженные глаза, взъерошенные волосы, непринужденное выражение лица. Молодой и странно напуганный.
Блу думала:
