На самом деле охватившее ее чувство можно было определить как ощущение, что ты женщина, и неприязни к самой себе за это. Бреслин был прав. Он читал ее как открытую книгу: она же не вникала и не вдумывалась в то, о чем говорилось за столом, как положено профессионалу. Она связала себя, защищая человека, Эрика, мужчину, с которым спала и — невероятно — в которого начала влюбляться. Тогда это не казалось невероятным, зато теперь — показалось.
Она обвела взглядом всех сидевших за столом и спросила:
— Есть еще что-нибудь?
Хегедуш, рука которого по-прежнему покоилась на руке его милой, с усилием растянул губы в улыбке и сказал:
— Мисс Кэйхилл, я хочу, чтобы вы знали, как высоко ценю я… как высоко Магда и я ценим все, что вы для нас сделали.
— Я ничего не делала, Арпад, всего лишь слушала вас, вот и все.
— Нет-нет, мисс Кэйхилл, вы не правы. Время, которое я проводил с вами, прояснило мое решение выбраться из-под гнета Советов, облегчило для меня выбор. — Он встал и поклонился. — Буду признателен вам вовеки.
Кэйхилл сочла его поведение оскорбительным.
— Арпад, а как же ваша семья, ваша красавица дочь и талантливый сын? Ваша жена? Что с ней будет? Вам что, доставляет удовольствие бросить их на произвол судьбы, обречь на прозябание, которое, вы же знаете, уготовано им в России? — Он хотел что-то сказать, но она, перебивая, продолжала: — Вы уверяли меня, что больше всего хотите, чтобы вашему сыну повезло и он вырос в Америке. Это что, Арпад, были пустые слова? — Голос Коллетт стал резче, в нем слышался отзвук обуревавших ее чувств.
— Давайте-ка оставим это, — произнес Бреслин тоном, не допускавшим возражений. Коллетт смерила его взглядом, потом сказала, обращаясь к Рети:
— А что с вами теперь станется, мистер Рети? Деньги уже до вас никогда не дойдут.
Рети пожал плечами.
— Сейчас все, как и прежде. Возможно…
— Да?
— Возможно, вы чем-нибудь поможете в этом деле.
— Чем?
— Мы работаем над этим, мистер Рети, — вмешался Бреслин. И уже для Коллетт: — Это один из вопросов, о которых я хотел бы поговорить с тобой, когда мы выберемся отсюда.
— Хорошо. — Коллетт встала и протянула руку Магде Лукач. — Добро пожаловать, мисс Лукач, на свободу. — Хегедуш расцвел и потянулся своею рукой к Кэйхилл. Та, не обратив на это внимания, сказала Бреслину: — Я готова, уходим.
Бреслин поднялся, изучающе осмотрел бутылки на столе.
— Сувениры, а? — спросил он, смеясь.
— Если вас это не обидит, я бы…
— О чем речь, мистер Хегедуш! Возьмите их с собой, — сказал Бреслин. — Спасибо вам, всем вам, за то, что вы собрались здесь. Пошли, Коллетт, ты, наверное, совсем без сил.
— И это, и еще кое-что, — отозвалась она, открывая дверь и выходя в сизый от табачного дыма зал около бара. Леди в алом стояла у дверей.
— Jo ejszakat, — сказал Бреслин.
— Jo ejszakat, — сказала дама, кивая Кэйхилл.
Коллетт произнесла: «Всего доброго» — по-английски, прошла мимо дамы и, выйдя из клуба, остановилась, вдыхая прохладный, освежающий воздух. Подошел Бреслин. Не глядя на него, она предложила:
— Поедем куда-нибудь и поговорим.
— А я думал, что ты совсем разбита, — сказал он, беря ее под руку.
— Наоборот, я полна сил и напичкана вопросами, требующими ответа. Ты это выдержишь, Джо?
— Буду стараться изо всех сил.
Что-то подсказывало ей, что всех его сил окажется недостаточно, однако придется обходиться тем, что имелось.
Они выехали из города, направляясь к Ромаифюрдьо, бывшим римским баням, где ныне располагался один из двух крупнейших будапештских кемпингов. Затянутое тучами небо нависало над самыми головами. Оно вбирало в себя сияние всех огней города, проносилось над ними, розовое, желтое и серое, сплошной маскировочной сетью, натягиваемой невидимой силой.
— Ты сказала, что у тебя есть вопросы, — напомнил Бреслин.
Кэйхилл, открыв окно со своей стороны, смотрела в темноту. Она уронила слова в ночь:
— Всего один, Джо.
— Стреляй.
Обернувшись, она пристально посмотрела на него:
— Кто убил Барри Мэйер?
— Не знаю.
— Знаешь, что я думаю, Джо?
— Нет. Что?
— Я думаю, что все врут.
Он засмеялся.
— Все — это кто?
— Все! Начнем с Рети.
— О’кей. Начнем с него. Про что ему врать приходится?
— Про деньги — это для начала. Я знала, что Барри собиралась, блюдя интересы Рети, дать в лапу какой-то правительственной шишке, но до сегодняшнего вечера не знала, что она действительно везла деньги с собой в исчезнувшем портфеле. Ах да, правда, ты говорил, что попозже мы с тобой обсудим, зачем Компании понадобилось тратить свои деньги на подкуп чиновника вместо того, чтобы пустить в ход часть уже собранных Барри доходов Рети. Попозже настало, Джо. Я готова.
Он внимательно посмотрел на нее со своего водительского места, облизнул губы, потом вытащил из кармана плаща трубку и приступил к раскуриванию ее. Весь этот церемониал был хорошо знаком Кэйхилл: трубка играла роль разменной монеты, на которую покупался приличный кусок времени для обдумывания ответа, — и сегодня он ее особенно раздражал.
Тем не менее она не мешала, не пыталась ускорить церемонию. Терпеливо дождалась, когда табак в трубке занялся красноватым жаром и Джо сделал хорошую затяжку. И лишь тогда напомнила:
— Деньги Рети. Почему Компания?
— Чтобы быть уверенными в том, что он знает, кому обязан, — ответил Бреслин.
— В этом нет никакого смысла, — сказала она. — С чего он вообще кому-то обязан? Это его деньги. Его книги их заработали.
— Это он так говорил, но мы его просветили. Он — венгр. Его большие деньги зарабатываются за пределами страны. Тяжело ему, так? Нам только и оставалось что наладить систему, которая поможет ему прибрать к рукам хотя бы часть денег.
— При условии, что он играет в наши игры с нами.
— Само собой. Он считал, что Барри позаботится об этом как его литагент. — Бреслин улыбнулся. — Разумеется, он не с самого начала узнал, что она работает на нас и будет делать то, что мы ей скажем. Мы обтяпали маленькую сделку. Рети сотрудничает с нами, а мы следим за тем, чтобы он получал достаточно денег и жил тут как король.
— До чего же это… чертовски несправедливо? Он зарабатывал те деньги.
— Я считаю, это несправедливо тогда, когда не имеешь дело с социалистическим писателем и капиталистическим литагентом. Брось, Коллетт, ты, черт возьми, отлично знаешь, что нет ничего справедливого в том, чем мы призваны заниматься.
— «Призваны заниматься». У тебя это звучит столь возвышенно!
— По необходимости. Может, тебе так приятней.
