Она сделала долгий, злой выдох.
— Перейдем к Хегедушу и Джейсону Толкеру. Почему ты принимаешь на веру то, что Хегедуш сменил мнение о Толкере?
— А почему бы и не принять это на веру?
— Почему нет? Джо, тебе не приходило на ум, что Арпад к нам перешел, может, затем, чтобы скормить нам дезинформацию? А что, если Толкер сотрудничает с другой стороной? Удобно получается: дать Хегедушу уйти и развернуть нас в другую сторону. Нет, не могу, не верю. Когда Хегедуш говорил мне, что Толкеру не стоит доверять, он был искренен. В том, что он говорит сейчас, нет искренности. Он лжет.
— Докажи это.
— Как докажешь хоть что-нибудь в этой идиотской игре?
— Точно, не докажешь. Смотришь на все, что тебе в руки попало (а набирается всегда чертовски мало!), прислушиваешься к тому, что нутро подсказывает, потом слушаешь, что разум шепчет, — и делаешь свои выводы, свои решения принимаешь. Каков мой вывод? Мы заполучили перебежчика — отменного. Слов нет, мы все предпочли бы, чтобы он оставался на своем месте и продолжал снабжать нас сведениями изнутри, но и сейчас, когда он при нас, все о’кей. Он по маковку загружен пониманием того, что творится в советско-венгерском психологическом братстве. Ты сделала отличную работу, Коллетт. Обратила его на славу. Он доверился тебе. Все довольны тем, как ты с ним управлялась.
— С ума сойти! Почему же ты мне не доверяешь?
— А?
— Почему ты ни в грош не ставишь то, что мое нутро чувствует и мой разум нашептывает? Он лжет, Джо. Может, чтобы уберечь свою семью там, в Советском Союзе. Может, разыгрывает свое понимание патриотизма. У тебя не возникает вопрос, почему Советы дали ему с крючка сорваться? Считалось, что его отправляют обратно в Россию, потому как не доверяют. В Россию он не едет — и без шума и хлопот сбегает. Он лжет. Его внедрили прямо в гущу к нам, и одна из его задач — вывести Толкера из-под колпака.
— Голые рассуждения, Коллетт. Боезапас нужен. Дай мне что-нибудь осязаемое, чтоб подкрепить разговоры.
Она развела руками:
— И рада бы дать, да нечего. Но знаю, что я права.
— А Рети как же? — спросил Бреслин. — Ему-то что врать?
— Не знаю. Только не забывай: он был в Лондоне, когда умерла Барри.
— И сие означает?
— И сие означает, что, может, он ее и убил, зная, что ее портфель набит наличностью.
— Его наличностью. К чему из-за нее убивать Барри? — Трубка во рту и долгая, неторопливая затяжка.
— Он знал, сколько она ему везет?
— Не уверен. Возможно, не знал.
— Может, мистер Рети прикинул, что мы никогда не рассчитаемся с ним сполна. Может, решил, что ему обломится лишь маленький кусочек из того, что везла Барри. Может, он хотел заполучить деньги, будучи за границей Венгрии, и припрятать их там.
— Интересные вопросы.
— Да, разве не так?
— А как быть с Хаблером в Вашингтоне? Ведь ясно как Божий день, что Рети его не убивал, Коллетт.
— Он мог и подстроить это, если Хаблер знал, что произошло. Советы могли это сделать. Опять же, может, это было просто совпадением и к Барри не имело никакого отношения.
— Может быть. Еще какие-нибудь версии у тебя есть?
— Не отмахивайся от моих слов, Джо. Не обращайся со мною как со школьницей, что блюет заговорами после плохих фильмов, которых она насмотрелась по телевизору.
— Э-э, Коллетт, осади! Я ведь из своих буду, я в белой шляпе хожу, не забыла? Я — друг.
Ей захотелось спросить, а так ли это, но она сдержалась. Вместо того попросила сигарету.
— Ты ж не куришь.
— Баловалась когда-то, когда школьницей была и смотрела плохие фильмы по телевизору. Есть закурить?
— Ага, возьми в бардачке. Время от времени и меня тянет на сигареты.
Она открыла бардачок, пошарила внутри, нашла помятую пачку «кэмела» и вытащила из нее сигарету. Бреслин поднес ей огонь. Она закашлялась, выпустила дым, сделала еще затяжку, швырнула сигарету в окно и спросила:
— Ты считаешь, что Эрик Эдвардс двойной агент?
— Да.
— Думаешь, он убил Барри?
— Велик шанс, что он.
— Зачем ему это понадобилось? Он ведь любил ее.
— Свою шкуру спасал.
— Что ты имеешь в виду?
— Барри знала, что он двойной агент.
— Потому что ей об этом Толкер сказал?
— Нет, потому что она об этом сказала Толкеру. — Джо перегнулся через сиденье и взял Коллетт за руку.
— Скажи, Коллетт, ты способна спокойно перенести кое-что по-настоящему крутое?
— Крутое? Прошедшая неделя не очень-то меня ласкала, Джо, как думаешь?
— Думаю, что не очень. — Он помолчал, вновь с помощью трубки оттянул несколько секунд, потом сказал: — Твоя подруга Барри сведения тоже сдавала.
— Сдавала? Ты это о чем? Сдавала кому?
— Противнику. В этом она была с Эдвардсом заодно.
— Джо, знаешь!..
— Эй-эй, ты хоть по крайней мере дослушай меня.
Кэйхилл, и не подумав дослушать, тут же выпалила:
— Если в этом она была заодно с Эдвардсом, тогда зачем ей понадобилось отправляться в Венгрию, чтобы засветить его?
— Доводилось слышать про отвергнутую, униженную женщину?
— К Барри это не относится.
— Почему же?
— Потому что… она ничего такого не сделала бы.
Теперь уже в ее словах таилась лишь малая толика уверенности. А в голове же крутилось одно: какого рода контроль способен некто вроде Джейсона Толкера установить над таким хорошим объектом, как Барри Мэйер. К этому добавлялось и прочитанное в книге Эстабрукса об изменении «визуальности» для того, чтобы заставить людей совершать поступки, чуждые их природному характеру и морали.
— А что, если Толкер запрограммировал ее явиться с рассказом об Эрике Эдвардсе из-за… ну, не знаю, из-за ревности, злобы, из-за того, чтобы себя обезопасить? Может, Толкер двойной агент и использовал Барри как прикрытие. Может, он натравил Барри на Эдвардса.
— Ага, Коллетт, может. Кто натравил тебя на Толкера?
— Я не…
— Или другими словами: с чего это ты стеной стоишь, защищая Эдвардса?
— И этого я тоже не делаю, Джо.
— А я думаю, что делаешь.
— Еще раз подумай — и перестань считать меня истеричкой, защищающей своего любовника не на жизнь, а на смерть. Я женщина, Джо, и я агент ЦРУ. И знаешь, я хороша и в этом, и в другом.
— Коллетт, может быть…
