каблуках. На шее у нее блестела тонкая золотая цепочка. Лицо было умело подкрашено.
Он улыбнулся ей, такой знакомой и в то же время такой ослепительно красивой.
– Привет.
– Входи. – Она провела его в гостиную. – Садись.
Он хотел было поцеловать ее, но она не предоставила ему такой возможности. Вэндем растерянно опустился на тахту.
– Я хотел обсудить с тобой детали сегодняшнего вечера.
– Хорошо. – Она села на стул напротив него. – Хочешь выпить?
– Да.
– Угощайся.
Он уставился на нее.
– Что-то случилось?
– Ничего. Налей себе, затем проинструктируй меня.
Вэндем нахмурился.
– Что все это значит?
– Ничего. Нам надо работать, так давай начнем.
Он встал, подошел к ней и опустился на колени перед ее стулом.
– Элин, что с тобой?
Она сердито смотрела на него, в глазах ее стояли слезы.
– Где ты был последние два дня? – громко спросила Элин.
Он посмотрел в сторону, вспоминая.
– Я был на работе.
– А где, ты думаешь, была я?
– Здесь, наверное.
– Совершенно верно!
Он никак не мог понять, что все это значит. У него промелькнула мысль, что он влюбился в женщину, которую едва знает.
– Я работал, а ты была здесь, и поэтому ты на меня злишься? – удивился он.
– Да! – прокричала Элин.
– Успокойся. Я не понимаю, почему ты сердишься, и хочу, чтобы ты мне объяснила.
– Нет!
– Тогда я не знаю, что сказать.
Вэндем сел на пол спиной к ней и закурил. Он в самом деле не понимал, что ее так расстроило, но в его поведении был оттенок готовности: он был готов заискивать, извиняться за все, чего он не совершал, и попытаться загладить свою вину, но ему хотелось ясности.
Некоторое время они сидели молча, не глядя друг на друга.
Элин шмыгнула носом – и Вэндем, хоть и не смотрел на нее, почувствовал, что за этим могут последовать рыдания.
Она произнесла с упреком:
– Ты бы хоть записку мне прислал или какие-нибудь дурацкие цветы!
– Записку? С какой стати? Ты же знала, что мы встречаемся сегодня вечером.
– О, боже мой!
– Цветы? Зачем тебе цветы? Наша игра уже закончена.
– Ах, так?
– Что ты хочешь услышать от меня?
– Послушай. Позавчера мы с тобой занимались любовью, ты что, не помнишь?
– Не глупи.
– Ты проводил меня домой, поцеловал, и мы расстались. А потом – ничего.
Он сделал глубокую затяжку.
– Нет, это ты послушай, если не помнишь: некий Эрвин Роммель в компании нацистских головорезов стоит у нас за дверью. А я один из тех, кто пытается не дать ему войти.
– Написать записку – дело пяти минут.
– Зачем она нужна?
– Действительно, зачем? Я шлюха, разве не так? Я отдаюсь мужчинам направо и налево. Прошел час – и я уже забыла – ты ведь так обо мне думаешь? Мне кажется, что именно так! Черт тебя дери, Уильям Вэндем, какую дешевку ты из меня делаешь?
Он по-прежнему ничего не понимал, но теперь в ее голосе слышалось страдание. Вэндем повернулся к ней лицом.
– Ты – самое чудесное мое приключение за многие годы, может быть, за всю мою жизнь. Пожалуйста, прости меня за то, что я такой дурак.
Он взял ее за руку.
Элин смотрела в сторону окна, кусая губы и стараясь не расплакаться.
– Дурак ты и есть, – прошептала она, гладя его по волосам. – Уж это точно. – На глазах у нее были слезы.
– Мне еще так много предстоит узнать о тебе, – задумчиво произнес он.
– А мне – о тебе.
Вэндем опустил глаза и начал рассуждать вслух:
– Всех обижает мое хладнокровие – так было всегда. Те, кто со мной работает, не обижаются, наоборот – им это нравится. Они знают, что когда они начинают паниковать, когда чувствуют, что не справляются, то могут прийти ко мне и рассказать о своих проблемах. И если я не знаю, как их решить, я скажу им, как надо поступить, чтобы выйти из ситуации с наименьшими потерями; а поскольку я буду говорить об этом спокойным голосом, поскольку я знаю, что выход все равно найдется, и поскольку я не впадаю в панику, они уходят от меня ободренными и делают то, что они должны делать. Весь секрет в том, что я выясняю, в чем заключается проблема, и не боюсь приступить к ее решению – оказывается, это все, что им нужно. В то же время такое отношение часто приводит в бешенство других людей – начальство, друзей, Анжелу, тебя… Я не могу понять почему.
– Потому что ты тоже иногда должен поддаваться панике, глупый, – мягко сказала Элин. – Бывает, что надо показать, как ты испуган или страстно добиваешься чего-то. Это – по-человечески, и это означает, что тебе не все равно. А когда ты спокоен, все думают, что тебя ничего не волнует.
Вэндем возразил:
– Люди должны это понимать. Те, кто меня любит, начальство и друзья. Если они чего-нибудь стоят.
Он сказал то, что думал, но на уровне подсознания он понимал, что в его знаменитом хладнокровии был элемент жестокости и равнодушия.
– А если они этого не понимают?.. – Она перестала плакать.
– Я должен измениться? Ну уж нет.
Он хотел быть искренним с ней. Не мог наврать ей, чтобы поднять настроение: «Да, ты права, я постараюсь вести себя иначе». Но разговор-то не об этом. Если он не сможет быть с ней самим собой, то все напрасно, он будет просто манипулировать ею, как это делали все ее мужчины и как делал бы сам с людьми, которых не любил. Поэтому он сказал ей правду.
– Видишь ли, для меня это способ выиграть. Так сказать, выиграть игру под названием «жизнь». – Он горько усмехнулся. – Да, я отстранен. Я смотрю на мир со стороны. Мне не все равно, но я не совершаю бессмысленных поступков, символических жестов и не бешусь по пустякам. Мы или любим друг друга, или нет. В последнем случае не помогут все цветы мира. Работа, которой я занят сейчас, означает – будем мы живы или умрем. Я думал о тебе весь день, но каждый раз мои мысли обращались к более важным и срочным вещам. Я работаю с большой отдачей, я намечаю приоритеты, и я не беспокоюсь о тебе, если уверен, что с тобой все в порядке. Как ты думаешь, ты смогла бы к этому привыкнуть?
Элин грустно улыбнулась.
– Я попробую.
