Виновата только я...

Дотрагиваясь до пушистого желтого полотенца, Луиза задумалась, как ему удалось подобрать столь подходящие друг к другу аксессуары. На тумбочке из соснового дерева она обнаружила кусок нераспечатанного лимонного мыла. Специально для нее? Или это просто совпадение?
Когда она вернулась в гостиную, Закери уже успел расставить чашки и тарелки на столике около окна. Увидев ее, он принялся разливать кофе. Только теперь, когда ее ноздри почувствовали приятный аромат, Луиза поняла, насколько голодна.

– Садитесь и приступайте к еде, – скомандовал Закери, кладя на тарелку бутерброд с сыром и подавая ей.

Она не без улыбки взглянула на толстый кусок хлеба.

– И часто вы питаетесь бутербродами?

– Когда работаю, да. Зачем тратить время на приготовление каких-то сложных блюд или даже на то, чтобы выбраться в ресторан? Туда я хожу, только если не занят.

– Вы работаете каждый день? – спросила она перед тем, как вгрызться в свой сэндвич, в котором между толстыми кусками хлеба оказался запрятан такой же огромный ломоть сыра, приправленный домашним соусом с томатным привкусом.

Он молчал. Она удивленно подняла голову и посмотрела на него. Странно, что ее вопрос вызвал такую реакцию. Его лицо покрылось темными пятнами, губы крепко сжались. Что с ним? Он и раньше, видимо, был очень чувствительным человеком; учитывая же то, что произошло с ним за последнее время: авария, а теперь еще и ограбление, – неудивительно, что он стал таким раздражительным.

– Работал, – наконец ответил он на ее вопрос. Она сразу уловила глубокую печаль, скрывавшуюся за этим словом, и ее сердце болью откликнулось на его боль.

– Вы так и не можете начать работать?

Он сердито смотрел на нее.

– Я же говорил вам, когда вы приезжали первый раз, что после аварии я не в состоянии рисовать. Физически я мог бы, конечно. Водить кистью по бумаге – это не так сложно. Но я никак не могу решить, что хочу изобразить. Я часами стою перед холстом, пытаясь решить, но… – он прервался, нахмурившись. Она не могла не испытывать жалость к нему.

– Мне так жаль. Это должно быть очень грустно для вас.

– Грустно?! – прогремел он, свирепо буравя ее взглядом. Луиза даже вздрогнула, опуская недоеденный бутерброд на тарелку. – Грустно! – повторил он ядовитым тоном. – Грустно? – уже кричал он, обнажая два ряда безукоризненных белых зубов. – Это сводит меня с ума. Я же художник. Мне нужно рисовать! Я не понимаю, почему у меня это не получается. Я все стараюсь и стараюсь, но такое впечатление, что чем больше я стараюсь, тем безнадежнее становится ситуация!

Луиза облизала пересохшие губы и сделала робкую попытку высказать ему свое предложение:

– Может быть, вам лучше перестать стараться и отдохнуть недельку- другую?

– Неужели, вы думаете, я не пробовал? Я уже перепробовал все, что только возможно, но ничего не помогает. – Он смотрел на нее почти с ненавистью. – Доешьте, в конце концов, свой бутерброд! И пейте быстрее кофе, он небось и так уже остыл.

Она послушно повиновалась, надеясь, что это его успокоит. Такое состояние ему явно не на пользу.

– Закончили? – спросил Закери десять минут спустя, когда она допила вторую чашку кофе.

– Да, спасибо, все было очень вкусно.

Закери встал.

– Идемте со мной!

Луиза недоуменно тоже поднялась на ноги.

– Куда?

– В мою студию.

Она последовала за ним, ее любопытство росло. Ей никогда не доводилось бывать в настоящей студии художника, и сейчас ей не терпелось попасть туда.
Студия оказалась пристройкой к коттеджу с задней стороны. Две стены представляли собой гигантские окна, от пола до потолка. Таким образом, даже в пасмурный зимний день в комнате было полно света.
В центре на мольберте стоял холст. Закери властно указал ей на него.

– Вот это и есть все, что мне удалось изобразить за последние девять месяцев!

Сбитая с толку, она с недоумением взирала на красные мазки, яростно нанесенные на холст.

– Боюсь, что я не слишком понимаю современное искусство, – вежливо произнесла она.