вызов. Она не могла нажать на курок, даже для того, чтобы только попытаться напугать его. Невероятно, но, несмотря на то, что у нее в руках был пистолет, она чувствовала себя смущенной под его взглядом.
Вдруг он резко рванулся к ней, одной рукой сжал держащее рукоятку пистолета запястье, затем мгновенно развернул ее спиной к себе и другой рукой стиснул ей горло. Она начала беспомощно задыхаться, в ушах загудело.
Он вырвал у нее из рук пистолет и отпустил ее.
– Никогда больше не наставляй на меня оружие, – сквозь свое хриплое дыхание услышала она его спокойный голос. – Чтобы это было в последний раз, Мерседес. За такие штучки мне бы следовало отшлепать тебя по заднице. – Он взял ее за подбородок и приподнял его вверх так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза. – Защищая свое целомудрие, ты прибегаешь прямо-таки к крайним мерам. Забавным я все это не нахожу.
Вырвавшись, Мерседес подошла к крану, чтобы сделать несколько глотков воды. В горле стоял ком. Шон О'Киф молча смотрел, как она пьет.
Потом он извлек из пистолета магазин и патрон, находившийся в патроннике. Бросив все это на стол, американец шагнул к ней.
– Не прикасайся ко мне! – отпрянув, закричала Мерседес.
– Да что, черт возьми, с тобой? Неужели ты так боишься ухаживаний мужчин, что даже постоянно носишь в кармане пистолет?
Легко, словно пушинку, он подхватил ее на руки. У нее с ног соскочили туфли и упали на пол. Будто во сне, она почувствовала, что ее несут в спальню. Перед глазами все поплыло. В полузабытьи, как бы между прочим, она подумала: «Надо было все-таки пристрелить его. Сейчас он меня изнасилует». Но с ним ей никак не справиться. Она была совершенно беззащитна. В ней умерла всякая воля к сопротивлению.
Шон О'Киф положил ее на огромную кровать и стал раздеваться.
– А ты действительно могла бы убить меня? – спросил он.
Мерседес не ответила. Она казалась опустошенной, словно все эмоции покинули ее. Американец раздевался с поразительной естественностью, как будто делать это перед незнакомыми людьми было для него вполне привычным занятием. Он обладал изумительным телом с прекрасно развитой мускулатурой. В его наготе было даже что-то величественное.
Шон О'Киф лег рядом с Мерседес, окутав ее запахом своего тела. Несмотря на внушительные размеры фигуры и поразительную физическую силу, он знал, как быть нежным, и его губы целовали ее без грубой напористости, почти ласково. Она почувствовала, как пальцы американца начали расстегивать ее блузку.
– Ты действительно могла бы меня убить? – снова прошептал он. – Ничего себе выход из положения. – Он поцеловал ее в уголки рта, в щеку, в мочку уха. Его рука скользнула под блузку и теперь ласкала ее груди. Она заглянула ему в глаза и ощутила какой-то непонятный внутренний трепет.
Он был само совершенство. Он, которого она не знала и который не знал ее. Он, который приехал сюда из дальнего далека и который, если только война не заберет его, обязательно туда же и вернется. Неожиданно ее девственность стала казаться Мерседес совершенно ненужным бременем, которое она должна во что бы то ни стало сбросить, пока оно не раздавило ее саму.
Она разомкнула дрожащие губы и повернула лицо навстречу его поцелуям. Потом закрыла глаза и притянула его к себе.
– Возьми меня, – прошептала Мерседес. – Да… да… возьми меня!
Шон О'Киф навалился на нее сверху, раздвигая ногами ее бедра. Она неотрывно смотрела ему в лицо широко раскрытыми, полными решимости глазами. И вновь она, как в первый раз, изумилась его неотразимой мужской красоте. Ну прямо-таки самец! Она ощутила почти болезненное влечение к нему, словно у нее в груди разверзлась кровоточащая рана. Господи, заживет ли когда-нибудь эта рана?
Американец подсунул руку ей под поясницу и слегка приподнял таз, чтобы было удобнее войти в нее.
Мерседес почувствовала дикую боль и закричала. А он входил в нее все глубже и глубже, с неудержимым напором разрывая ее плоть. Она выгнулась дугой, но боль не отпускала еще некоторое время и лишь затем начала притупляться. Между ног сделалось как-то сыро. Она открыла глаза, на которых сейчас дрожали бусинки слез, и увидела, как изменяется выражение его лица.
– Мерседес… – Он приподнялся на локтях и сверху вниз посмотрел на нее. Затем осторожно подался назад и сел. Включил маленькую лампу, стоявшую на тумбочке возле кровати. В ее тусклом свете они уставились друг на друга. – Вот черт, – ошарашенно произнес Шон О'Киф. – Да ты, оказывается, девственница!
– Была, – уточнила она.
– Я думал… когда ты сказала… – Он был явно обескуражен.
Ей стало почти жаль его.
– Что уж теперь – дело сделано.
– Но, если бы я знал… я бы не стал переть, как бык на ворота!
– А разве бывает иначе?
– Ты вся в крови.
Мерседес встала. Ноги ее дрожали не меньше, чем во время артобстрела на фронте. Она прошла в кухню, обтерлась и вернулась в спальню с тазиком теплой воды.
– Я подумал, ты придешь со своей пушкой и пристрелишь меня, – хмуро проговорил он.
– Теперь уже поздно. – Мерседес села на край кровати и принялась смывать с него кровь, с любопытством разглядывая орудие, лишившее ее невинности.
Член американца все еще был напряжен. На конце его покрывали складки кожи, которая, оттягиваясь назад, обнажала лоснящуюся головку.
– Остроумно придумано, – сказала она, осторожно сдвигая пальцами кожу.
– Это мое собственное изобретение, – с серьезным видом проговорил Шон. У него было великолепное тело. Сильное, гладкое. В нем все было прекрасно – и могучая грудь, и темные соски, и даже грозно торчащий пенис, который она держала в руках.
Он провел рукой по бедрам Мерседес, потом просунул ладонь ей между ног. Она чуть заметно вздрогнула. Однако его движения были нежными и крайне осторожными, прикосновения пальцев – умелыми, знающими, эротичными, разжигающими желание.
– Так приятно, – прошептала она.
Он знал, где находится то самое, сокровенное место, знал, как нужно ласкать, как разбудить страсть Ее живот затрепетал.
– Иди ко мне, – застонала она.
– Может быть, тебе лучше немножко подождать?
– Нет. Иди ко мне.
Он снова вошел в нее. На этот раз боль была сладостной. Движения Шона становились все более сильными, но не грубыми. Она испытывала какое-то ошеломляющее чувство, о существовании которого прежде даже не подозревала. Старая кровать лишь жалобно скрипела.
Ожившая в ней страсть, вновь разбудила почти забытые жгучие воспоминания. Ей казалось, что Шон О'Киф как бы стирает оставленный на ее теле Матильдой невидимый след, стирает навсегда. Ее соски затрепетали, затвердели. Царивший в голове хаос сменился жаждой достичь четко обозначенной цели.
Лицо американца было сосредоточено, зеленые глаза неотрывно смотрели на Мерседес. Она двигалась в такт ему. Волны эмоций все нарастали, усиливались. Ей никогда даже в голову не приходило, что она могла так желать мужчину. Могла быть такой голодной. Могла так стремиться удовлетворить свою страсть.
И вдруг всем своим существом она словно окунулась в кипяток и, сотрясаясь в конвульсиях, выгнулась на кровати.
Она что-то закричала, ослепнув от хлынувших из ее глаз слез, и, когда Шон О'Киф, повторяя ее имя, обессиленно рухнул на нее, вцепилась в него, словно ее могла смыть штормовая волна. А он, казалось, совершенно позабыв о своей силе, так стиснул ее в объятиях, что она едва не задохнулась.
