блаженно застонал, повторяя ее имя. Она плавно передвинулась, встав на колени у него между ног. Могучее тело американца выгнулось в каком-то безудержном эмоциональном экстазе, сильные пальцы запутались в ее волосах.
Его возбуждение воспламеняло ее кровь, подобно искре зажигания, воспламеняющей топливо двигателя. Мерседес испытала волнующее чувство власти над ним. Сейчас она была его госпожой. Этот человек целиком и полностью принадлежал ей. А ведь совсем недавно он был так самоуверен, что считал себя хозяином положения, считал себя мудрым учителем, а ее несмышленой ученицей. Но у нее тоже был опыт любви – пусть не с мужчиной, – и она тоже кое-что знала о том, как доставлять наслаждение.
Затем, не в силах далее терпеть этой сладостной муки, он отпрянул и, задыхаясь, с потемневшим от страсти лицом, повернулся на бок.
– Боже мой. Где ты этому научилась?
– Когда я была еще школьницей, некоторые девочки так делали. А что, разве в Западной Виргинии девушки этого не делают?
– Скромные девушки не делают.
– А я никогда и не говорила, что я скромная девушка, – заявила Мерседес. – Надо было остановить меня, если тебе это не нравится.
– Мы, американцы, по сравнению с вами, европейцами, слишком консервативны, – обнимая ее, мягко проговорил Шон. – А кроме того, я не сказал, что это не было чудесно. Просто… раньше мне никто так не делал.
– Что ж, значит, и я кое-чему тебя научила, – сверкнув глазами, улыбнулась Мерседес. Она потянула его на себя и, когда он лег на нее, прошептала: – Я люблю тебя, Шон. Мне страшно подумать, что ты скоро уедешь.
– Я всегда буду возвращаться к тебе. Всегда.
И вот до окончания их счастья осталось только два дня.
Мерседес переполняло такое горе, что он понял, что просто обязан вывезти ее куда-нибудь подальше от Барселоны.
Благодаря своей гениальной способности добиваться невозможного, ему удалось позаимствовать у кого-то мотоцикл, и они поехали в Тосса дель Map, маленькую рыбацкую деревушку, расположенную на берегу моря, где воздух был свеж и прозрачен, а ужасное ощущение близкого конца света не так довлело над всеми.
Здесь все дышало стариной, маленькие белые домишки выглядели чистыми и опрятными. Улицы были залиты солнечным светом. Тут и там в окнах виднелись горшки с цветущей геранью; некоторое однообразие всеобщей белизны оживляли пятна наличников и дверей, выкрашенных в яркие тона. Над крышами деревенских домов возвышался хмуро взирающий на морские волны небольшой замок.
Спускаясь по каменным ступенькам к морю, Шон и Мерседес увидели трех девушек, поднимавшихся им навстречу. Каждая из них несла на голове здоровенный глиняный кувшин с водой. При виде высокого незнакомца они прекратили свою веселую болтовню – три пары сверкающих глаз с любопытством уставились на него.
Когда они прошли, Шон остановился и посмотрел им вслед. Тяжелые кувшины на головах придавали походкам девушек особую грациозность и плавность. Покачивая бедрами, слегка балансируя руками, они без видимых усилий взбирались по крутым ступеням.
– Ты чего это вытаращился? – ревниво спросила Мерседес.
Он покачал головой.
– Да просто подумал: они сами-то хоть понимают, как они прекрасны с этими кувшинами на головах.
– Будь спокоен, отлично понимают, – сухо проговорила она, беря его за руку. – Поэтому они и не несут их под мышками. Пошли. Я покажу тебе нечто более интересное, чем девичьи задницы.
Мерседес привела Шона на маленький пляж, с трех сторон окруженный скалистыми утесами, на вершинах которых росли агава и опунция. У берега, на песке, в беспорядке лежали сушащиеся рыбачьи лодки. Море было спокойным, вода – прозрачной, словно стекло. Плывущие лодки казались парящими в воздухе. Вдалеке бирюзовый цвет моря менялся на ультрамариновый, а затем переходил в ослепительно сверкающую золотистую дорожку, убегающую за горизонт.
Шон был пленен красотой открывшегося ему вида.
– В Штатах, – восторженно заметил он, – это место стало бы знаменитым курортом. Тут построили бы отели и ночные клубы, сюда хлынул бы поток туристов.
Она улыбнулась.
– Здесь такого не будет никогда.
Они перебрались через камни и сбросили туфли. На берегу несколько стариков возились со своими лодками и распутывали сети, над их головами лениво парили чайки.
Шон и Мерседес легли на горячий песок. Шорох волн убаюкивал их.
– Настоящий рай, – тихо сказал Шон. – Как бы мне хотелось остаться здесь с тобой навсегда!
В понедельник он должен был возвращаться на фронт. Она взглянула на него полными слез глазами.
– Не думай об этом, – ласково проговорил американец.
– Только не бросай меня, – всхлипнула Мерседес.
– Я никогда не брошу тебя. – Он обнял ее и поцеловал, затем погладил по щеке и заглянул ей в глаза. – Скоро войне конец. Мерседес. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Америку.
– С тобой в Америку? – изумленно повторила она.
– Да. – Его глаза были серьезными. – Ты уже убедилась в моих чувствах к тебе.
– Но мы только десять дней назад познакомились!
– Ну и что? Ни с кем другим тебе не будет так хорошо, Мерче. Никогда.
Они вернулись в деревню и зашли пообедать в небольшой кабачок возле маленькой церквушки, заполненный рыбаками, их смехом и табачным дымом. Единственным блюдом, которое здесь подавали, были свежие мидии. Они съели их целую гору. Царившая в этом скромном заведении атмосфера просто очаровала Шона. Мерседес ела молча.
Она думала о небоскребах, улицах, забитых огромными лимузинами, о кораблях, мостах и гигантских заводах, где люди кажутся ничтожными по сравнению с творениями их собственных рук. Она думала о мире, где все было совершенно не так, как в маленьких каталонских деревушках. И ей становилось страшно.
Но Шон был прав. Она уже убедилась в его чувствах к себе, и он стал для нее смыслом ее жизни.
А это в конце концов и есть самое главное.
Вечером они приехали в Барселону и узнали об аварии на электростанции.
– Со дня на день падет Лерида, – заметил Шон. – И тогда фашисты получат свободный проход на север, вдоль реки Сегре, к гидроэлектростанции в Тремпе, которая снабжает электричеством Барселону. Очень скоро вы здесь надолго останетесь без света.
– Не надо говорить о войне, – сказала Мерседес. – Я хочу, чтобы сегодняшняя ночь продолжалась вечно.
Они зажгли конфискованную у какой-то церкви толстую позолоченную свечу, в ее тусклом свете разделись, легли в постель и предались любви.
В последние дни их любовь стала более чувственной, менее поспешной. Само ощущение прикасающейся к ней горячей кожи Шона приводило Мерседес в экстаз. Она прижималась к нему, ее рот жадно искал его губы.
Мерседес почувствовала, как его возбужденный член толкает ее в живот, и взяла его в руку.
– Я люблю тебя, Шон, – чуть охрипшим голосом проговорила она. – Люблю так, как никто тебя не сможет любить.
В свете церковной свечи глаза американца сверкали, как два изумруда. Он стянул с нее одеяло и стал рассматривать ее тело, казавшееся вырезанным из слоновой кости. Провел рукой по округлостям грудей, по животу, по бокам и ниже – вдоль бедер.
– Какие же разные бывают женские тела. Одни уродливые, а другие красивые. Но такого прекрасного,
