Открылась дверь, и на пороге появилась Кончита. Она стояла и молча смотрела на них, пока они наконец не заметили ее. Мерседес бросилась к матери. Ни слова не говоря, они крепко обнялись. Шон нерешительно приблизился к ним.
– Мама, – едва дыша, проговорила Мерседес, – это Шон.
Кончита пожала молодому человеку руку.
– Здравствуйте, Шон. Рада с вами познакомиться. Он уставился на женщину, словно завороженный взглядом ее умных зеленых глаз. У Кончиты было правильное овальное лицо – как у дочери – с безупречно гладкой кожей, которое буквально светилось добротой. Черные волосы на висках уже тронула седина. Шон наклонился и поцеловал ее в обе щеки.
– Я тоже рад с вами познакомиться, – сказал он. Наконец у нее на губах заиграла чуть заметная улыбка.
– Так что ж мы стоим? Прошу вас, входите. – Кончита повернулась к Мерседес. – Твой отец вернется к обеду. По крайней мере, я на это надеюсь. В последнее время он так занят, просто из кожи вон лезет – Она стала подниматься наверх.
Одного взгляда на молодых ей было достаточно, чтобы понять, что они любят друг друга, что Мерседес действительно нашла своего мужчину «Он такой красивый, – думала Кончита. – И Бог свидетель, как же она любит его! Ишь, какое у нее блаженное лицо!»
Мерседес взяла Шона за руку и повела его по дому. Он с тихим восторгом глазел на белоснежные стены, терракотовые полы, низкие сводчатые потолки и маленькие опрятно убранные комнатки с незамысловатой обстановкой. Везде царили чистота и порядок.
Они вошли в скромную спаленку Мерседес, в которой стояла ее узкая кровать, и Шон почувствовал, как с новой силой сжалось от любви его сердце.
Он был отчаянно влюблен в эту странную, обладающую какой-то магической силой девушку. Она полностью завладела и его телом, и его душой. Он стал ее пленником. И, хотя сначала именно Шон покорил эту прекрасную каталонку, теперь он сам целиком и полностью принадлежал ей. И не важно, сколько женщин повидал он на своем веку – а повидал он их немало, – Мерседес стала для него единственной и самой желанной. Каждая минута, проведенная с ней наедине, лишь усиливала его ощущение, что он все больше оказывается во власти ее колдовских чар.
Меньше всего на свете Шон ожидал найти в Испании страстную любовь. Он ехал сюда с намерением воевать за правое дело, но теперь все чаще и чаще его посещала мысль, что истинной причиной его приезда в Испанию было найти Мерседес. Найти свою любовь.
Шон чувствовал, что какая-то невидимая нить связывает его с этой девушкой, этой любовью, этой девичьей спаленкой.
Франческ вернулся из Жероны в два часа дня. Он вошел в дом, тяжело опираясь на свои костыли. Шон увидел перед собой мужчину средних лет с буйной бородой и пронзительно-синими глазами. Выше пояса его фигура казалась великолепной, но ниже это был убогий калека. В нем сразу чувствовались железный характер и непреклонная целеустремленность.
Они крепко, по-мужски, пожали друг другу руки и сели к столу, где их ждал жареный барашек – лакомство, о котором в последние несколько месяцев оба могли только мечтать.
После обеда Мерседес и Шон пошли прогуляться. Из окошка кухни вслед им смотрела Кончита. Она обернулась к все еще сидящему за столом Франческу.
– Ну, что скажешь?
Франческ расправил уставшие плечи.
– Хороший парень. И с характером. Не боится говорить, что думает.
Кончита улыбнулась.
– В его возрасте и ты был таким же.
– А сейчас?
– Сейчас тоже хоть куда. Только потише стал. Не такой задиристый. – Она обняла мужа за могучие плечи. – Они влюблены друг в друга.
– Да. Это очевидно.
– Она его обожает.
Большой шероховатой ладонью Франческ погладил ее руку.
– Наверняка.
– Когда закончится война, он должен будет вернуться в Америку. И ее заберет с собой, – тихо сказала Кончита, глядя на мужа затуманившимся от слез взором.
Извилистая дорога вела через дубовую рощу и просторное поле в соседнюю деревню. Мерседес неумышленно выбрала ее и только потом вдруг поняла, что именно этой дорогой шли они с Матильдой летом 1936 года – за неделю до того как оборвалась жизнь несчастной монашки.
Шон обнимал ее за талию. Он был в восторге.
– Красота-то какая! – восхищался американец. – Потрясающий вид. Не помню, когда последний раз мне доводилось вот так, просто, любоваться природой, не опасаясь, что за ближайшим кустом прячется фашист или из-за облаков вынырнет бомбардировщик.
Стоявшие вдали кипарисы, казалось, плыли в дневном мареве. Скоро начнут золотиться пастбища, а пока, среди зеленой травы, словно огненные ручейки бежали полоски цветущих маков, время от времени разливавшиеся в широкие кроваво-красные озера.
– Боже, до чего же здорово. Ты только посмотри, какие маки! Когда кончится эта проклятая война, Мерче, мы с тобой поселимся где-нибудь в лесу. Купим себе ферму и всю оставшуюся жизнь проведем рядом с природой. – Шон обнял ее и поцеловал. – Ты даже не представляешь, как тебе повезло, что ты родилась и выросла среди такой красоты.
Вскоре они подошли к крестьянскому двору, где Мерседес и Матильда когда-то пили из колодца. Навстречу им с лаем выбежала ободранная собачонка. Но на этот раз из дома никто не показался. Должно быть, хозяева предпочитали лишний раз не высовываться. Шон поднял из колодца полное ведро и стал пить.
– Попей, – предложил он, задохнувшись от ледяной воды. – Чудо что за вкус!
Мерседес покачала головой. Не доходя до дубовой рощицы, в которой Матильда плела для нее венок, она остановилась.
– Я устала, – объяснила Мерседес Шону. – Давай отдохнем.
Она села на обочине дороги. Шон устроился рядом и, коснувшись рукой ее волос, озабоченно спросил:
– Что с тобой? О чем ты задумалась?
– Шон… – неуверенно начала Мерседес, – тебе когда-нибудь приходилось совершать подлость? Ну, например, убивать женщину или кого-то совершенно беспомощного?
Он с минуту молчал, потом сказал:
– Нет. Но мне случалось стоять и смотреть, как другие делают это. И я считаю, что поэтому на мне лежит не меньшая вина, чем на тех людях, кто непосредственно совершал убийства. Вина, которую я никогда не смогу искупить.
Она задумчиво уставилась в землю.
– В Гранадосе… я застрелила человека. Пленного. Он был ранен, а его хотели до смерти забить ногами. Тогда я вытащила свой револьвер и выстрелила ему в голову…
– О Господи, – прошептал Шон. – Ты мне раньше об этом не говорила.
– Я просто нажала на курок – и его не стало. И теперь меня постоянно преследует этот кошмар. – Она прижалась к нему. – Я всегда буду чувствовать себя виноватой. Как и ты.
– Мне казалось, я тебя знаю. – Шон как-то странно посмотрел на нее. – А выходит – нет. И думаю, так никогда и не узнаю до конца.
– Я и сама себя не знаю, – печально усмехнулась Мерседес. – До войны я считала, что знаю, кто я есть. Я тогда была совсем девчонкой. Боже мой… А сейчас… Я чувствую себя какой-то потерянной. Словно большая часть меня канула в бездну. И исчезла без следа. Я уже не знаю, кто я, Шон.
– О, Мерседес…
– Только с тобой… – Она взяла его за руку. – Только с тобой я вновь обрела себя. Как будто тебе
