Иден вытаращила глаза.
– Что значит «размяться»?
– Ну, прогуляться.
Она не поверила собственным ушам.
– Ты хочешь сказать – выйти? Выйти из дома?
Джоул снова кивнул.
– Только я должен быть уверен, что могу доверять тебе.
– Конечно можешь! – не колеблясь, воскликнула Иден. – Я сделаю все, что ты мне прикажешь, Джоул. Все, что угодно.
– Я должен буду надеть на тебя наручники и эту повязку. И ты не будешь пытаться сорвать ее до тех пор, пока я не разрешу тебе сделать это.
– Обещаю!
– Я положу тебя в багажное отделение пикапа и отвезу в то место, где ты сможешь спокойно погулять. Поняла?
Не в силах произнести от волнения ни слова, Иден энергично закивала.
Джоул протянул ей повязку.
– Что ж, тогда пошли.
Ехать было неудобно и даже мучительно больно. Оказавшись в пикапе, Иден снова вспомнила о том вечере, когда он похитил се, когда она в последний раз видела мир. Стояла ужасная жара, пыль мешала дышать.
Но все это не имело значения. От мысли о скорой прогулке на открытом воздухе, под благословенными лучами солнца у нее начинала кружиться голова.
Наконец тряска прекратилась, мотор заглох.
Джоул раскрыл заднюю дверь пикапа и помог ей выбраться наружу. Она почувствовала, как в лицо ударил горячий ветер, словно дыхание огромного костра.
Он снял с нее наручники и предупредил:
– Повязку пока не трогай. Нам надо еще немного пройти.
Он взял ее за руку. Иден изо всех сил вцепилась в него.
– Джоул, мне страшно…
– Не надо бояться. Просто иди рядом со мной. Повиснув на его руке, она нетвердой походкой пошла вперед. Под ногами была неровная почва, тело окутывал раскаленный воздух пустыни Порывистый ветер трепал волосы, завывая в ветвях изнывающей от жары растительности. Бившая в лицо пыль вызывала кашель. Один раз Иден обо что-то споткнулась и стала падать, но Джоул подхватил ее и поставил на ноги. И вот они остановились.
– Пришли, – сказал он, отпуская ее руку. Она почувствовала, как его пальцы развязывают повязку, и закрыла глаза, но от ударившего в опущенные веки солнца все вокруг сделалось ярко-алым. Иден прикрыла глаза ладонью и испуганно вскрикнула.
– Тебе потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к свету, – совсем рядом раздался его голос.
Она медленно опустила руку. И открыла глаза.
Глава тринадцатая
ШОН
Май, 1938
Барселона
Она почувствовала, что он гладит ее волосы. Наверное, это ей снится. Затем она услышала его голос.
– Я люблю тебя, – прошептал он.
Ее сердце невыносимо заныло, словно что-то сдавило его.
– Шон!
Шон стоял возле кровати на коленях, как будто приготовился к молитве. Он обнял се и крепко прижал к себе. Давясь слезами, Мерседес припала к нему.
– О, Шон. Слава Богу, ты вернулся.
Он стал целовать ее – в губы, в глаза, во вздрагивающую от рыданий шею. Его щеки покрывала колючая щетина, и от него исходил едкий запах пота.
– Иди же ко мне, – сдавленным от волнения голосом проговорила Мерседес.
Он разделся и лег в постель. Она жадно впилась в губы Шона, изо всех сил пытаясь затащить его на себя. Потом, в другой раз, они будут заниматься любовью не спеша, с чувством, с эротизмом. Сейчас же они просто отчаянно нуждались в самом обыкновенном сексе, лишенном каких бы то ни было изысков и фантазий.
Шон грубо навалился на нее сверху. Раздвинув ноги, Мерседес обхватила его ими, затем просунула вниз руку и помогла ему ввести ставший от неутоленной страсти твердым, как камень, член. Шон застонал. И, пока он входил в нее, она пожирала глазами его мужественное лицо с затуманившимся взором.
– О Господи, – прошептал он, и Мерседес почувствовала, как заполняет ее его плоть.
Движения Шона становились все более резкими, неистовыми, исступленными; он вбивался в нее с какой-то безумной ожесточенностью. Пожалуй, в таком сексе было больше боли, чем наслаждения. Но никто из них наслаждения и не искал. Их стройные тела жаждали совсем другого – они стремились убежать от одиночества, от смерти.
Они кончили одновременно, сотрясаясь в безудержных конвульсиях оргазма, стискивая друг друга в жарких объятиях, повторяя, словно в бреду, слова любви.
А потом она заплакала, и Шон ласково успокаивал ее, пока не сказалась наконец страшная усталость последних дней и, тяжело рухнув рядом с Мерседес, он заснул мертвым сном.
Она взяла в больнице выходной, и по настоянию Шона они отправились в Сан-Люк навестить ее родителей.
Была середина мая. Все вокруг утопало в зелени. Истосковавшийся по природе взгляд Мерседес любовался серебристым блеском листвы оливковых деревьев, пушистыми кронами сосен, золотистой рябью пшеничных полей.
В деревню они приехали около полудня Шон остановил громыхающий мотоцикл на центральной площади, чтобы получше рассмотреть украшенное трепещущими на ветру флагами здание местной администрации, напротив которого стояла небольшая церквушка с выбитыми окнами и настежь распахнутой дверью, с немым укором взиравшая на происходящее. Службы не проводились в ней с лета 1936 года, а ее помещение использовалось как склад инвентаря сельскохозяйственного кооператива.
Высоко на холме виднелся силуэт разрушенного женского монастыря.
Мерседес указала Шону дорогу к кузнице, и они покатили вниз по узенькой пыльной улице, утонув в отражающемся от каменных стен грохоте мотоцикла.
Подъехав к кузнице, Шон заглушил мотор, и над деревней повисла звенящая тишина. Он принялся с интересом рассматривать старинные постройки. Ведущая в кузницу дверь была закрыта на висячий замок. Перед ней стоял пестрый ряд горшков с геранью и папоротниками. Неподалеку пурпурными цветами пылали бугенвиллеи. Если не считать нескольких деловито копошащихся в земле кур, улица была абсолютно пуста.
– Так вот, значит, где ты выросла? – задумчиво произнес Шон.
Мерседес кивнула.
– Вон там кузница. В этом доме я и родилась.
– Он словно игрушка.
– Правда?
– Просто очаровательный. В жизни не видал ничего подобного.
Она засмеялась и подошла к нему. Американец нежно обнял ее и поцеловал.
Мерседес страшно скучала без него, ее сердце буквально разрывалось от безысходной тоски, и, прижавшись к своему возлюбленному перед домом, в котором родилась, она с особой остротой ощутила, сколь велико ее чувство к нему.
