она стояла.
– Зачем? Зачем тебе надо было делать это со мной?
– Ты так говоришь, будто ты здесь ни при чем.
– Я ни при чем, – взволнованно сказала она. – У меня не было выбора. Не было надежды…
Подавив зевок, Джерард взглянул на свои золотые часы.
– Давай не будем забывать, что я спас тебе жизнь, – лениво проговорил он. – Я вырвал тебя из лап солдат расстрельного взвода. От тебя остался один скелет. И я своими руками выходил тебя.
– Ты совратил меня, Джерард. Я еще не успела прийти в себя, когда ты меня изнасиловал. Так же, как изнасиловал мою мать. Я даже не могла сопротивляться. Ты что, думаешь, я тебя хотела? – В порыве отчаяния она ударила кулаком по каменной кладке камина. – Думаешь, я хотела стать любовницей собственного отца?
– Я смотрю на нас как на мужчину и женщину. А не как на отца и дочь.
– Но ведь ты действительно мой отец.
– В каком смысле? Только потому, что четверть века назад я трахнул одну из деревенских девчонок? Я не воспитывал тебя. Это делал сан-люкский кузнец. В истинном смысле этого слова он был твоим отцом. И он умер.
– Я всегда считала своим отцом тебя, – чуть слышно сказала Мерседес. – С того самого момента, как узнала правду.
Джерард встал и подошел к дорогому радиоприемнику в корпусе из орехового дерева, не спеша отыскал волну берлинского радио. Сладкий голос диктора представлял «блистательные страницы германской культуры» – скрипичный концерт Бетховена в исполнении оркестра Берлинской филармонии под руководством талантливого тридцатипятилетнего дирижера Герберта фон Караяна.
Из динамика полились величественные звуки вступления. Когда запела скрипка, Джерард подошел к Мерседес и взял ее за руки.
– Это евреи и христиане выдумали, что заниматься сексом неприлично и стыдно. Они отравили нашу жизнь своими запретами. Всяким идиотским бредом. Однако, когда мы занимаемся любовью, молния ведь не поражает наш дом. И черти на крыше не пляшут. Этим запретам нет ни логического, ни научного объяснения. К тому же, дорогая моя, как насчет твоих отношений с той монашкой? Не казались ли они тебе несколько странными?
– То было невинно. Это – нет! – Она повернулась к нему. – А что, если слуги узнают, что я твоя дочь?
– Не узнают. Если мы сами не будем дураками.
– А как подло выдавать меня за племянницу Марисы, – с презрением в голосе продолжала она. – Если бы они узнали правду… все эти люди, что собрались сегодня во дворце… что бы они сказали? Они бы пришли в бешенство.
– Пожалуй, они сожгли бы нас на костре, учитывая царящий здесь моральный климат, – охотно согласился Джерард. – Но они ничего не знают. И никто не знает. Теперь уже никто и не может знать. Все, кто мог, уже давно на том свете.
– Мне страшно хотелось все рассказать им сегодня. Хотелось крикнуть им. Что я твоя дочь. И твоя любовница.
– Ты бы только погубила нас обоих, – пожимая плечами, сказал Джерард. – И что в этом было бы хорошего?
– Может, тогда мы спасли бы свои души.
– У нас нет душ. – Он улыбнулся, глядя ей в глаза. – Мы святые, Мерче. Ты – моя богиня. А я – твой бог.
– Ты сумасшедший.
– Я? Пойдем-ка. – Он подвел ее к окну и раздернул в стороны тяжелые бархатные шторы. Дождь за окном безжалостно хлестал по Плаза-Майор. На площади не было ни души. Бронзовый король, сидя на своем бронзовом коне, невидящими глазами взирал на мерцающие в темноте огни Мадрида. – Видишь, где мы? – мягко произнес Джерард. – В самом сердце этого города. Мы самые могущественные и великие во всем Мадриде. Во всей Испании. Мы непобедимы. Мы все это держим в своих руках. Это все наше, любовь моя. Все! А весь остальной мир объят пламенем. Мы боги, Мерседес. Неужели ты сама этого не видишь?
Он крепко прижал ее к себе. Она в изнеможении безвольно повисла в его объятиях. В нем чувствовалась такая уверенность в своих действиях, такая властность. Его сила была огромна – и не только сила тела, но и сила духа. Он мог делать с ней все, что угодно, он подавлял ее волю, нисколько не сомневаясь в правоте своих поступков и оставаясь абсолютно безразличным к тому, что она чувствует или думает. Она являлась лишь центром его горения, его всепоглощающей страсти, оставаясь при этом совершенно беспомощной и безучастной. Ее сила была в пассивной способности пробуждать его желание.
Дыхание Джерарда участилось. Он подвел ее к дивану и опрокинул на спину. Мерседес почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы ее платья. Затем услышала, как он начал раздеваться сам.
Она обмякла, веки сделались тяжелыми, шея запрокинулась. Эти ощущения были ей знакомы. Беспомощность. Неизбежность. Она почувствовала тепло пылающего в камине огня на своем голом теле, почувствовала, как Джерард раздвигает ей ноги.
Потом он придавил ее всем своим весом и глубоко вошел в нее. Мерседес вскрикнула. Она уткнулась лицом в его грудь и до боли прикусила губу, чтобы не закричать во весь голос.
Но тело предало ее. Оно превратилось в дикое животное, существующее отдельно от ее сознания, не обращающее ни малейшего внимания на истошные вопли ее души. Оно позволяло соблазнять себя тому, что было злом. Оно стало чужим, и у Мерседес не осталось больше ничего своего. Вся она теперь полностью принадлежала Джерарду. Она была его рабыней.
– Мерседес, – шептал он. Его лицо пылало страстью. – Моя богиня. Моя богиня…
Она не издавала ни звука. Но ее тело выгибалось навстречу телу Джерарда, движения которого становились все более мощными, неистовыми, ожесточенными. И вот уже внутри нее стал распускаться волшебный цветок, раскрывая свои алые лепестки. Они все увеличивались, нежно лаская эрогенные зоны ее тела.
Она мучительно застонала, но не от того, что делал с ней Джерард, а возмущенная предательством своего тела. Ей казалось, что ее душа рвется на части, что рушится вся ее жизнь.
«Он мой отец, – снова и снова стучало у нее в мозгу. – Я его дочь. Не может быть наслаждения в этом грехе. Я должна отвергнуть его». Но, что бы она ни думала, Джерард буквально вколачивал в нее блаженство.
С Шоном Мерседес всегда выступала в роли учителя, а он был ее учеником. Она была ведущей, а он ведомым. С Джерардом она полностью утратила свое «я», превратившись в ничто. Ни на секунду не теряя над собой контроля, он доводил ее ощущения до почти невыносимой остроты.
– Нет, – стонала Мерседес, – нет, нет, нет, нет… Она почувствовала его губы, прильнувшие к ее горлу, почувствовала тепло его дыхания. Ей казалось, что ее все глубже и глубже засасывает бешеный водоворот плотского наслаждения. А Джерард таранил ее ставшее горячим и мокрым влагалище с энергией жеребца- производителя.
И вдруг сознание окончательно покинуло ее. Уже не было больше слов, осталась только слепая покорность. И нечего уже было терять. С какой-то необъяснимой благодарностью она поняла, что ее сопротивление неожиданно прекратилось. Близился конец, и она жаждала его, как подвергнувшийся страшным пыткам человек жаждет смерти.
И вот он наступил, принеся с собой безумный эмоциональный взрыв, вызвавший у Мерседес протяжный сладострастный крик, который затем перешел в наполненный безысходной тоской жалобный вой. Она почувствовала, как Джерард извергает в нее сперму, и услышала его победный стон.
Обессиленная, Мерседес отвернулась от него, закрыв воспаленные от слез глаза. Она ощутила знакомое чувство опустошенности. В который уже раз. Будто кто-то высосал ее душу, и она уплыла куда-то, прочь от своей телесной оболочки.
И так было всегда после этого. Мерседес снова перешла реку и снова сбилась с пути, блуждая по
