явным намерением поддразнить товарища.
Пашка кинул завистливый взгляд на бронзовые наконечники и отвернулся.
Степа не разделял скептического настроения товарища и не жалел, что попал сюда. Это он уговорил Пашку и Митю сходить на скифские раскопки и разузнать, где тут вода, на которую намекал дед Михей в разговоре с геологом. И хотя воды они не обнаружили, Степа все же был доволен, так как нашел тут кое-что любопытное. Он покосился на скучающее лицо Пашки. Конечно же, Пашке и Мите все пригляделось и надоело, а ему в новинку. На первый взгляд, тут нет ничего интересного: кучи вывороченной земли и между ними четырехугольные заборчики из белых бесформенных камней — фундаменты маленьких скифских халупок. Все, что весной было найдено при раскопках — вазы, глиняная посуда, стрелы, кольца, ножи, — по словам Мити, экспедиция Академии наук увезла с собой. Но если покопаться в отвалах, то можно найти кое-что — например, разноцветные черепки от посуды или наконечники стрел. Однако самое интересное здесь — это, конечно, каменные ямы, в одной из которых Степа сидел сейчас вместе с Пашкой. Они выдолблены в скале и похожи на огромные пузатые бутыли, в каких продаются маринованные помидоры. Только эти — каменные и такие большие и высокие, что не достать до верху рукой. В школе Степа слышал, что скифы в таких бутылях хранили запасы зерна на случай голода и войны.
Размышляя, мальчик продолжал ворошить солдатской лопаткой песок и камешки, скопившиеся на дне ямы.
— Ну, скоро вы там? Пошли к морю! — торопил Митя. — Задохнешься от этой жарищи.
Он сидел на большом камне, к которому была привязана веревка, спускавшаяся на дно ямы. Митя ослаб после болезни и поэтому остался наверху.
— Подожди, Мить! Степка еще не все стрелы повыискивал, — съязвил Пашка. Он ухватился за конец веревки, ловко подтянулся и вылез.
— А ты не завидуй. Все равно эти стрелы не ему, а для школьного музея, — отрезал Митя. — И я свой черепок тоже отдам. — Митя показал кусок глиняной посудины с изображением дикого кабана и охотника.
— Тю, нашел чему завидовать! — Пашка презрительно сплюнул. — Вообще зря мы сюда пришли.
— И вовсе не зря, — возразил Степа, выбираясь наверх. — Стрелы — ценная находка. А ты говоришь так потому, что самому ничего не попалось.
Мальчики отвязали веревку от камня и тропинкой, вьющейся между кукурузным полем и пастбищем, направились к морю. Карманы их были полны черепков и камешков.
Пашка не унимался и продолжал ворчать:
— Стоило из-за этих стрел штаны марать… Зря только время теряем. Надо за настоящее дело браться. Вот на канал пойти — это да!
Ребята сразу поскучнели. Пашка затронул самую чувствительную струну. Все эти дни они не расставались с мечтой попасть к изыскателям на трассу и понемногу готовились к предстоящему походу.
Но осуществить задуманное оказалось совсем не просто. Тетя Марфа, услышав от Мити, что он собирается на трассу, всплеснула руками:
— Куда тебе?! На ногах еле стоишь! Ветер дунет, ты и свалишься. Туда ведь целых пятнадцать километров. И не думай даже, не пущу.
После этого Митя не отважился заикнуться, что он предполагал остаться там на все лето.
Степа решил вести разговор с отцом прямо, начистоту. Он знал: как ни хитри, ни скрывай своих истинных намерений, отец все равно сразу распознает любые тайные замыслы. Слушает, молчит и будто верит. А потом скажет слово и сразу припрет к стене и даже в краску вгонит. Иногда Степе казалось, что отец умеет читать его мысли, и от этого ему становилось не по себе.
Вчера вечером отец сидел за столом и, запустив пальцы в черные с серебром волосы, просматривал график работы трактористов. Степа подошел и облокотился на стол в надежде обратить на себя внимание. Но Николай Иванович — так звали его отца — не поднимал глаз. Большой, широкоплечий, сильный, он сидел неподвижно над графиком, сосредоточенно хмуря крутой лоб. Степа зашел с другой стороны и поскреб ногтем засохшую капельку клея на столе. Отец только чуть шевельнул черной изогнутой бровью. Степа долго еще крутился возле него, но все не решался заговорить.
— Ты что? Купаться, что ли? — оторвался наконец от работы Николай Иванович и поглядел на часы. — Еще рано. Перед ужином сходим.
— Да нет… я…
Степа набрался духу и выложил отцу план похода на трассу канала. Пока он рассказывал, Николай Иванович рассеянно смотрел в окно на море. Он не возражал, не задавал вопросов, не хмурился. Все это Степа принял за хорошее предзнаменование. Ему даже казалось, что он уже окончательно убедил отца, так как тот забарабанил пальцами по столу, что всегда служило верным признаком хорошего расположения духа.
— Значит, в поход за большими делами? — Николай Иванович проницательно посмотрел на сына и понимающе улыбнулся, но тут же лицо его сделалось серьезным. — Что ж, дело стоящее. А ты все хорошо обдумал?
— Конечно, папа! — обрадовался Степа. — Посмотри, у меня уже все, все готово.
Он притащил из кухни рюкзак, к которому были привязаны начищенные до блеска котелок, алюминиевая фляга и маленькая солдатская лопатка, найденные им в каменоломне.
— Вот смотри, остается только белье и продукты положить, — с торжеством сказал Степа.
Николай Иванович слегка коснулся рукой ровно подстриженных усов, словно смахивая улыбку, и опять забарабанил пальцами по столу.
— План ваш хорош. Все задумано отлично, и все как полагается. — Лицо его по-прежнему оставалось серьезным, а глаза, как чудилось Степе, теперь смеялись.
— Значит, можно?
— Можно-то можно. Только, я боюсь, ничего из этого не получится. — Николай Иванович пожал плечами. — Не примут вас. Жаль, конечно, работники вы на славу. Но все же откажут.
— Нам ни за что не откажут! — убежденно воскликнул Степа. — Мы ведь добровольцы. А добровольцев первыми берут на стройки.
— Нет, тут, брат, ничто не поможет. Закон против вас, понимаешь — за-кон!
Какой еще закон? У Степы словно что-то оборвалось внутри. Он никак не предполагал, что существуют на свете законы, запрещающие ему, Пашке и Мите строить канал. Но по словам отца получалось, что и на строительстве, как и на производстве, нельзя применять детский труд. Вот годика через три — тогда дело другое. Тогда в ученики можно поступить, например, в экскаваторную бригаду или по другой части. А теперь нельзя.
Степа даже не нашелся сразу, что возразить. Но в душе у него все кипело, протестовало и возмущалось. Почему нельзя? Что он, маленький, что ли? Ему уже скоро целых тринадцать лет! Какой несправедливый закон! Они ведь не баловаться собрались, а большое дело делать. И кто только повыдумывал такие законы? Обидно было до слез.
Николай Иванович заметил огорчение на лице сына и сказал:
— А что касается больших дел, то послушай меня. — В голосе отца Степа уловил что-то очень теплое, участливое, и глаза его теперь совсем не смеялись, а смотрели серьезно. — Здесь, в колхозе, тоже есть настоящие, большие дела. И, я бы сказал, красивые и даже романтичные. Ты присмотрись получше. Глядишь, и найдешь свое дело.
Этот разговор с отцом Степа передал сейчас друзьям.
— Теперь все лопнуло, — мрачно заявил Пашка.
— Почему же лопнуло? Главное, что отец не против, — не соглашался с ним Митя. — Моя мать вообще и слушать не хочет.
— Лопнуло! — безнадежно махнул рукой Степа. — Эх, хорошо большим! Им небось всюду можно работать. А нам закон не велит. Выходит, все против нас, против маленьких.
— Известное дело, против, — буркнул Пашка.
Он с досады смачно сплюнул, потом вытащил из кармана осколок черепка, разбежался и изо всех сил
