— Ист дас аллес фюр михь? И это все мне? — дружелюбно осведомился немец.
Из его дальнейшего монолога мне стало ясно, что сдачи у него нет и быть в такую рань не может, что с такими крупными банкнотами приличные пассажиры совершают прогулку пешком, да и для поправки здоровье полезнее, ну да ладно, черт со мной, могу ехать бесплатно.
Доброта за казенный счет, пережиток соцпрошлого.
— Данке шён, — сказал я и для верности повторил еще в двух знакомых мне формах. — Данке зер. Филен данк.
Тут в пакете моем бурно затрепыхалось: видимо, сказался утренний берлинский холодок. У меня ведь не было времени одеть-обуть полдесятка спящих девчонок, и они ехали в чем спали, а накрыть их какой- нибудь тряпицей я побоялся: задохнутся, чего доброго. И вот теперь, продрогнув, девчонки завозились в холодном пакете, устраиваясь поуютнее.
Чтобы отвлечь внимание вагоновожатого от этой странности, я выдал ему бесценную жемчужину своей благодарственной коллекции, которую приберегал на особо торжественные случаи:
— Ихь беданке михь филь мальс.
Типа: 'Премного благодарствую'.
На эту нечеловеческой красоты реплику вагоновожатый ответил в том смысле, что одного 'данка' ему было вполне достаточно: сдачи-то все равно нет.
Недопонимание собеседника — это в юморе самое забавное, вот вагоновожатый и развлекался.
Знал бы он, кто я такой и что с собой везу в пакете из супермаркета 'Плюс' с надписью 'Прима лебен унд шпарен' ('Как это классно — жить и экономить').
Трамвай дошел до площади, тоже темной и тоже колдобистой. Там мы распрощались с вагоновожатым, вышли на улицу и взяли такси.
— Нах Тиргартен, — сказал я смуглокожему водителю.
Почему Тиргартен? Во-первых, это единственное берлинское наименование, которое я припомнил. А во-вторых — все-таки центр — и к тому же парк.
В машине я держал пакет на весу между колен. То ли от тепла, то ли от качки добыча моя вновь убаюкалась.
Я понял, что в комфорте девчонок держать не следует, иначе они до вечера не проснутся.
75
И приехали мы в Тиргартен.
Наконец-то я увидел настоящий немецкий город: с витринами, со столиками уличных по-утреннему полупустых кафе, с бледными огнями утренних реклам.
Спутница моя, скорее всего, тоже видела центр Берлина впервые, но не выражала никаких эмоций, только зыркала глазищами по сторонам.
Она всё жалась ко мне и тряслась мелкой дрожью. Может быть, от страха и возбуждения, но скорее от холода: ведь под спортивным костюмчиком на ней тоже ничего не было.
Я оставил бедолагу в кафетерии, заказал ей кофе с бутербродами, строго повелел караулить сумку с одеждой и пошел искать укромный уголок по соседству, чтобы привести в должную форму ее товарок.
В столь ранний час народу было мало, но я долго ходил по улицам, выискивая совершенно безлюдный квартал.
Нет, все-таки Германия слишком густонаселенная страна.
Только я находил глухой переулок, приостанавливался и запускал руку в пакет — как из-за угла или из подворотни непременно кто-нибудь да выползал.
Наконец мне удалось обнаружить длинный и прямой скверик, он был пуст, хорошо просматривался в оба конца, а главное — рядом не было высоких домов, из которых могли бы таращиться обыватели.
Я вытащил из пакета свой снулый улов и стал рассаживать девчонок на лавочке, пытаясь придать им товарный вид, точно это были действительно рыбешки или пучки укропа.
Затем привел их в нормальный размер. Со стороны это должно было выглядеть по меньшей мере подозрительно: взрослый мужик залезает с ногами на пустую скамью, пропадает — и тотчас же возникает вновь в компании пяти юных полуодетых красоток.
Это была первая в моей практике 'групповуха': Вергилия своего и мадам Рататуй я дисминуизировал по отдельности.
Надо сказать, из девчонок получилась живописная композиция: кто в банном халате, кто в пеньюаре, кто со ссадиной на щеке, все нечесаные и все босиком.
Не скамейка, а плот 'Медузы'. Или, чтоб вам было яснее, уцелевшие пассажирки 'Титаника'.
Я, конечно, опасался, что не все подопечные мои благополучно пережили бестарную транспортировку: проверил у каждой пульс, послушал дыхание.
Одна вдруг широко раскрыла глаза:
— Ну и холодрыга. Мамочка, накрой меня чем-нибудь.
И тут же снова заснула.
76
Я вернулся в кафетерий к питерской Лене.
— Ой, как быстро! — воскликнула она. — Вы уже съездили в 'Рататуй'?
— В 'Рататуй'? — переспросил я. — А что мы там забыли?
— Девчонок забыли, — жалобно сказала Лена. — Вы же обещали их тоже забрать.
Ничего не отвечая, я подхватил сумку, крепко взял Лену за руку и повел в сквер.
— Видишь, на скамеечке? — показал издали. — Вон они, подружки твои.
— Как они здесь оказались?
— Меньше вопросов. Ступай сейчас к ним и одень потеплее. Не то простудятся.
— А вы?
— Еще раз повторяю: вопросы здесь задаю только я. По-немецки говоришь?
— Да вроде да. Через пятое на десятое.
— Ну, выбора нет. Назначаю тебя руководителем группы.
Худенькое изглоданное переживаниями личико моей спутницы просветлело, как будто я объявил ее любимой женой.
— Посидишь, посторожишь девочек, — сурово продолжал я, — дождешься, когда все проснутся…
— А если мужики будут приставать?
— Не будут, — заверил я. — Во-первых, утро, во-вторых — вас слишком много. Короче, ждешь пробуждения, а потом ведешь их к первому встречному полицейскому и всё рассказываешь.
— А что рассказывать?
— Что вас обманом сюда завезли. Что взаперти держали, что били, издевались, запугивали. Что вы из этого борделя сбежали и хотите домой. А как сбежали — не их дело. Наплети что-нибудь. Про меня упоминать нельзя, это исключено.
— Понимаю, — разумным голосом сказала Лена. — Расскажешь правду — все равно не поверят. Еще лечиться пошлют.
— Ну, вот и славно. Всё будет хорошо.
И мы расстались навеки.
Глава восьмая. Полгода странствий
77
Из Берлина я, конечно же, сразу уехал.
Сел на поезд 'Интерсити' и покатил на другой край страны, в Аахен. Делать мне в Аахене было, собственно, нечего. Я об этом городе только и знал, что в древние времена там кто-то короновался.
Но это неважно: лишь бы от Берлина подальше.
Оттуда во Фрайбург, затем в Мюнхен, потом в Гамбург. Далее, как говорится, везде.
Разъезжать в 'Интерсити' мне понравилось. Чисто, удобно, тепло, не трясет. Ходишь из вагона в
