Затем хор завсегдатаев нестройно, но очень громко, трубно-жестяными немецкими голосами затянул песню, смысл которой был примерно таков:
— 'Вы, кёльнские бродяги, ночуете на вокзалах, в миссиях и под мостами. Погодите, вот снова поднимется в Рейне вода — и смоет всё говно'.
Эта антикёльнская песнь гельзенкирхенских патриотов была целой энциклопедией бездомной жизни: так вот где, оказывается, в Германии могут ночевать 'асоциальные элементы'.
Немецкие вокзалы давно уже стали для меня домом родным, до ночевок под мостами я еще не докатился, вот разве что миссии…
Но всё, что связано с церковью, меня как-то не особенно вдохновляло: я предполагал, что там попросят, чтобы я в той или иной форме заявил о своей религиозной ориентации.
При этом непременно обнаружится мое полное невежество в вопросах веры: я нетвердо представлял себе разницу между лютеранами, протестантами и евангелистами, не сумел бы отличить епитрахиль от епитимьи и навряд ли смог бы квалифицированно осенить себя крестным знамением.
Плюс к тому — перспектива участия в коллективных религиозных отправлениях: нечто вроде торжественных школьных линеек. То есть, смертная тоска.
Нет уж, лучше мы проскочим этот этап и сразу после вокзалов перейдем непосредственно под мосты.
Так думал я, рассеянно слушая громкую песню фанатов.
В это время к моему столику подсел пожилой заросший сизой щетиной выпивоха.
— Что вы сидите? Почему не уходите? — сердито сказал он. — Воллен зи ферпрюгельт верден? Хотите, чтоб вас побили?
Я встрепенулся, посмотрел вокруг: бритоголовые глядели на меня в упор — все до единого, — и песня их становилась все более угрожающей.
— Да, но почему? — спросил я. — Что я такого сделал?
— Здесь не любят кёльнцев, — пояснил выпивоха. — Уходите, пожалуйста, очень прошу. Я привык сидеть здесь по вечерам, и мне не хочется, чтобы эту пивную разгромили.
Я внял совету и вышел на улицу, под моросящий дождик.
Молодым, однако же, только этого и было надо: они тоже не хотели затевать потасовку в любимом питейном заведении. За моей спиной послышался топот ног, и тот же дерзкий юный голос произнес:
— Эй, цыган, любитель кёльша, куда спешишь?
Я ускорил шаги, потом побежал. Завернул за угол и прижался спиною к стене. Дисминуизироваться было нельзя: эти бугаи меня б затоптали.
Я надеялся, что они не разгадают мой нехитрый маневр и проскочат мимо, но надежда не оправдалась.
— Лойте, бляйбт локер, — миролюбиво сказал я, когда преследователи меня обступили и вокруг стало жарко и потно, как в сауне. — Ребята, успокойтесь.
Их было пятеро — в том числе и бритоголовый качок с красной розой над левым ухом.
— Подумать только, он предлагает нам успокоиться! — воскликнул качок. — Нам, в своем собственном городе! А ну-ка, парни, дем верден вир ин ден арш третен.
В смысле, 'навешаем ему как следует'.
Я думал, что эта угроза является всего лишь поэтической фигурой, но парни немедля предприняли целый ряд действий, свидетельствующих о серьезности их намерений.
Представьте себе положение человека, который нуждается в незамедлительной помощи — и не имеет возможности об этой помощи воззвать.
Вцепившись в майки, локти и плечи бритоголовых всеми шестью своими руками (опасность утраивает возможности), я инстинктивно дисминуизировался — и тут же, стряхнув с себя их поползновения, воспрянул над забияками в полном размере.
Лишь в это мгновение до меня дошло, сколь грозным оружием ближнего боя я обладаю.
О, если бы это знание было со мной в те времена, когда я сражался с бандой камергера! В вонючей банке из-под брынзы сидели бы и Витёк, и Вовик, и сам Сергей Сергеич. А я беспечально занимал бы его апартаменты в царских домах.
Когда я навис над горсткой драчунов во весь свой исполинский огибахинский рост, они попЎдали на колени и, жалко жестикулируя, стали умолять меня их пощадить.
Ну, разумеется, я их пощадил.
Я возвратил их в нормальное состояние и отпустил восвояси, напутствовав фразой, которая первою пришла мне на ум:
— Дас вирд йедем пассирен дер эс ваагт! Так будет со всеми, кто покусится.
Вы думаете, они образумились? Нет, гельзенкирхенская молодежь не такова.
Отойдя от меня на почтительное расстояние, парни остановились. и тот, что с розой, сказал:
— Вир лассен унс филь цу филь гефаллен.
В смысле: 'Мы слишком много им позволяем'.
85
Через полгода кочевая железнодорожная жизнь мне совершенно осточертела.
Я уже изъездил Германию вдоль и поперек. В конце концов, страна эта невелика: все ее концы укладываются в пространстве между Вологдой и Кандалакшей.
Заглянуть в соседние державы я не осмеливался. Шенген — он, конечно, Шенген, но пешим ходом границу не пересечешь, а в аэропортах неминучий паспортный контроль.
В поездах на границе — тоже. Как-то, следуя в южном направлении, я позволил себе проспать Мюнхен и очнулся, когда мои попутчики, двое студентов, заспорили, будут ли австрияки проверять паспорта: в прошлый раз не проверяли. Студенты заключили между собою пари аж на целых десять марок. Я не стал дожидаться решения этого захватывающего спора и сошел в Гармиш-Партенкирхене, у самой австрийской границы. 'Сошел' — важно сказано: это была позорная ретирада.
Вот если бы у меня имелась машина с германскими номерами, все шенгенские границы стали бы для меня прозрачными.
На автобанах останавливают редко — и только в подозрительных случаях.
Ну, например: ты прибавляешь газу перед самым КПП, твой лимузин битком набит небритыми мордами, а из окошек торчат автоматные стволы и полощут по ветру черные шарфики с черепом и скрещенными костями.
Тут могут задержать не только на границе, но даже посреди картофельного поля.
Но машиной я никак не мог обзавестись: ее же надо ставить на учет, а для этого нужны какие-то документы.
Да и состояние моего бумажника было теперь таково, что мечтания о машине носили всё более умозрительный характер.
Из-за дороговизны железнодорожных билетов я попробовал ночевать в региональных поездах. По нашему в электричках.
Увы, это было очень неудобно.
Во-первых, региональные поезда останавливаются у каждого столба, а во-вторых — по ночам в них ездят подвыпившие, часто большими компаниями, могут и ограбить, и побить.
Даже скорее побить, чем ограбить.
Я стал ездить меньше. Отсыпался не только в поездах, но и в кинотеатрах. Оказалось дешевле и спокойнее.
Кинотеатры здесь полупустые.
Садился я, как в школьные годы, на последний ряд.
Иногда кинопленку крутили для меня одного: дурной бы я был выбирать модные фильмы.
Иными словами, жилье и коммунальные услуги у меня были почти бесплатные. На питание я тоже расходовал очень мало.
Признаюсь честно: я дошел до того, что стал питаться в дисминуизированном виде. Не сильно дисминуизированном, конечно: в полуметровом — так, чтобы можно было без помех кушать, сидя под креслом, хот-дог.
