чудовищными бордовыми розами, туго подвязанном под самым подбородком, мать стояла и ждала его у основания лестницы. В тепле дома очки запотели, и, чтобы разглядеть сына, она подняла их на лоб.
— Какого черта ты забрался наверх?
— Понюхать дерьмо летучих мышей и кое-что вспомнить.
— Что случилось? Неприятности?
— Ничего, я поплакал немного, не стоит волноваться.
— Расскажи, что случилось?
— Я ушел от Нэнси.
— А-а, это... — Она внимательно смотрела на сына, и тот вдруг осознал, как безразлична ей судьба его жены, и впервые задумался о том, что чувствовала мать все эти годы.
Мать раскрыла руки для объятий и позвала:
— Иди сюда, сынок.
Он подошел к ней и, чуть приподняв, прижал ее маленькое крепкое тело к своему, дыша ароматом поздней зимы, исходящим от ее куртки, едва уловимым запахом топливного масла, идущим от платка, и какими-то еще, наверное, от блюд, приготовленных Барб на завтрак, и от волос.
— Мама, какое-то время мне придется пожить у тебя.
— Сколько захочешь.
— Возможно, я буду в плохом настроении...
Она освободилась от его объятий и взглянула в глаза сыну.
— Меня это не пугает.
Ему стало немного легче.
— Мама, что происходит с людьми, они становятся совсем другими.
— Такова жизнь, сынок.
— Но вы с отцом всегда были верны себе. От начала и до конца.
— Да нет, мы тоже менялись. Все меняются. Но в наше время все было проще, не так запутанно. А сейчас тысячи советчиков учат молодых, что надо чувствовать, как думать и как правильно действовать, чтобы
— Но я всегда ладил с Нэнси. А если посмотреть со стороны, то у нас вообще все в порядке. А на самом деле мы уже многие годы расходимся по всем жизненно важным вопросам — работа, дети, смысл жизни.
— Что ж, я думаю, иногда бывает и так.
Он ожидал, что, как полагается матери, она примет его сторону, и его удивило ее подчеркнутое безразличие. Он уважал ее мнение, но ее реакция показала ему, что она никогда не одобряла его связь с Нэнси.
Мать тяжело вздохнула и поглядела в строну кухни.
— Ты что-нибудь ел?
— Нет. Но я не голоден, мама.
И снова ее реакция оказалась для него неожиданной.
— Понимаю, порой неприятности лишают аппетита. Ладно, я поднимусь и сменю постельное белье. Его не меняли с тех пор, как там ночевали Грейси и Дэн. Они приезжали сюда на Рождество.
— Я сам сменю белье. Мне не хочется быть тебе обузой.
— С каких это пор мои дети стали мне обузой?
Растроганный, он подошел к матери и, обхватив ее лицо ладонями, взглянул просветленным взглядом. И боль отступила.
— Знаешь, Ма, мир много выиграл бы, будь в нем побольше таких, как ты, — сказал Эрик и тихонько щелкнул ее по голове, как в далеком и шаловливом детстве.
— Пусти меня, щенок, — вспыхнула мать.
Он отпустил ее и вместе с нею поднялся на чердак менять белье на кроватях. Стеля простыни, он сказал:
— Мама, я ведь не знаю, сколько проживу у тебя, может, очень долго.
Сердито встряхнув второй простыней, мать ответила:
— А кто тебя об этом спрашивал? И не стыдно тебе?
На следующий день утром он пошел к Мэгги.
— Привет! — сказал он угрюмо.
— Что с твоим лицом?
— Нэнси.
— Ты сказал ей?
Он печально кивнул:
— Иди ко мне, хочу почувствовать тебя рядом, дотронуться до тебя.
Прижавшись к Эрику, Мэгги прошептала:
— Мне тоже нужно прижаться к тебе. Рассказывай, что произошло.
При каждой встрече с Мэгги ему казалось, что настроение одного отражается в другом, как в зеркале, будто их сердца нанизаны на одну нитку. Сегодня они встретились, чтобы утешить друг друга. В их объятиях не было страсти.
— Плохие новости, — тихо сказал Эрик.
— Что она говорит?
— О разводе и слышать не хочет.
Рука Мэгги легко скользнула по его спине. Закрыв глаза, она простонала:
— О, нет...
— Подозреваю, что она устроит нам тяжелую жизнь. И приложит к этому все свои силы. Она говорит: «Если не мой, то и не ее!»
— Я ее понимаю. Будь ты моим, я тоже не смогла бы от тебя отказаться.
Он отклонился от Мэгги, не снимая рук с ее шеи. Поглаживая кончиками больших пальцев уголки ее губ, всмотрелся в печальные карие глаза.
— Я переехал к маме. Все остальное подвешено в воздухе.
— И что говорит твоя мать?
— Мама? Да она же соль земли. Она обняла меня и сказала: оставайся хоть навсегда.
Мэгги снова прижалась к Эрику.
— Счастливчик. Как бы мне хотелось иметь мать, с которой я могла бы честно поделиться своими радостями и горестями.
По вторникам Вера Пиерсон посещала бейсайдовский дом престарелых, где играла на пианино, сопровождая пение его обитателей. Ее мать была пылкой христианкой, и сознание важности благотворительной деятельности было заложено в Веру с раннего детства. По вторникам она играла на пианино в Бейсайде, по субботам украшала цветами алтарь приходской церкви, весной помогала на церковной распродаже дешевой подержанной одежды для бедных, осенью — на распродаже просвир, посещала все церковные мероприятия своего прихода, собрания общества садоводов и встречи «Друзей библиотеки». Если, выполняя все эти функции, Вера слышала сплетню, которая еще не попала на страницы газеты «Адвокат», то считала своим священным долгом восполнить пробел и распространить ее как можно шире.
Не далее как в последний вторник Вера нашептала одной из сестер, что слышала, будто средняя