Праздничная гора

– Вабабай, Калимат, не говори, да, такие вещи! – воскликнула одна и засеменила к выходу.

Камилла медленно пошла вслед за ней. Человека в черной майке уже не было. Она беспрепятственно спустилась вниз и хотела было пойти к туалету, но передумала и двинулась наружу. У входа почему-то тоже никого не было. Ни гуляк, ни полицейских. Камилла обошла банкетный зал кругом и так ни на кого и не наткнулась. Только кто-то свистнул из громыхающего свадебной лезгинкой окна: «Красавица!»

«Странно», – подумала Камилла и, как будто вспомнив о чем-то важном, поспешила назад, в фойе. Ей следовало поправить локоны.

3

Махмуд Тагирович бежал по вздернутому булыжнику, слегка подволакивая обутую в лакскую сандалию правую ногу. Мимо прыгали вывески «Помол цемента», «Аренда лимузинов на сватовство», «Кондиционеры, увлажнители, осушители», «Центр визажа Амели», «Вывоз шлакоблоков», «Одежда от кутюр», «Стеклоалюминиевые конструкции»…

Выбившись из сил, он прислонился к серой шпаклеванной стене, на которой кто-то вывел мелом: «чат 647987669». Плетеную шляпу Махмуда Тагировича стремительно уносило порывистым ветром куда-то в сторону промышленных зданий. Какой-то прохожий попытался было уцепить ее двумя пальцами, но шляпа припала к земле и тут же метнулась в сторону, чуть не попав под колеса автомобилей.

Махмуд Тагирович отдышался и, на ходу представляя, как расстроится его жена, поплелся к полувырубленному скверику, где рассчитывал поразмышлять над своей поэмой. Поэма, разумеется, посвящалась жене и повествовала о ранних годах, проведенных ею в горном селении.

По замыслу, от «детских» строф нужно было плавно перейти к юности и к встрече героини с самим Махмудом Тагировичем. Затем живописался путь свадебного кортежа в Махачкалу с подробным перечнем и обрисовкой всех остановок. В финале счастливые жених и невеста смотрели в звездное небо и шептали: «Нас познакомил Дагестан, Он нам самой природой дан». Поколебавшись, Махмуд Та-гирович заменил «природу» на «Аллаха».

Устроившись на пенечке в колючих кустах ежевики, он вынул из портфеля общую тетрадь в клеточку, поспешно пролистнул несколько страничек с желтыми потеками и стал читать, довольно бормоча себе под нос:

Огонь соломенного стога
На женщин скрюченной спине,
Навозом полная дорога,
Кизячной лепки на стене
Узор неповторимо строгий,
И он – юродивый, убогий,
За кем, бывало, бегал ряд
Неугомонных пострелят,
Крича «абдал, абдал!» и прячась
Под сень спасительных ветвей
От града частого камней,
Что посылал он, раскорячась, —
Все, все хранит твоя глава:
Мечты, картинки и слова!
Бывало, робко и несмело
К седым матронам подойдешь,
Глядишь, глядишь окаменело
На грязь забрызганных калош…
Как не терпела ты вопросы,
Старух намасленные косы
И влагу старческих слюней
На шее тоненькой своей.
Младых наяд тебя смыкали
Крикливо-шумные ряды,
Вертя, хваля на все лады,
И за собою увлекали.
Тянуло каждую первей
К твоей щеке прильнуть своей.
Когда горячими ступнями
Ты пол качала под собой,
Нося стаканы меж гостями,
Когда мозолистой рукой
Дарил конфетами отец
Тебя, и скользкий леденец
Когда ты трепетно держала,
Ты вправду счастлива бывала.
А роты шумные гостей
Тебя задачками томили,
С Ахмедом стравливать любили
И ранить мудростью своей,
Внушить пытаясь сквозь очки
Премудрость шахматной доски.
Плыла пред детскими глазами
Дороги каменная пыль,
Полет орлов под небесами
И кур тревожная кадриль,
Дядья, идущие из клуба,
Табачный дым, навоз и грубо…

Махмуд Тагирович достал из брючного кармана слипшийся носовой платок и смачно высморкался.

Табачный дым, навоз и грубо
Тебя толкнувший мальчуган,
Азартных глаз его капкан,
Шальных, хохочущих друзей
Толпа, что не дает пройти,
Твои ужимки и прыжки,
Руки блужданье меж камней
И камешек, что поднят был,
Который вскользь, но угодил
В его, подобную яйцу,
Главу, и квохчущие тетки,
Волос, скользящих по лицу,
Пряды и пыльные колготки.
И ты, бежавшая к садам,
К тени, к прополотым грядам,
К охрипшим петушиным крикам
И к солнца тающего бликам
На улья дровяной стене.
И чей-то «Ччит!»{Брысь (авар.).}, и вслед за ним
Сам кот – сердитый пилигрим,
Лошак с соломой на спине…
И где бездетный сей шагал,
Баран свой бисер рассыпал.
Как часто утром ты топтала
Цемент отцовского крыльца,
Как часто ухом уловляла
Шумы кипучего сельца,
Глядела праздными глазами
На луч, мелькнувший за горами,
И вяло ключевой водой
Плевался в пыль бурутIи{Кувшин (авар.).} твой,
Метла кололась и юлила,
И смутно чудились шлепки
И материнские щипки,
И вниз ты голову клонила,
Боясь услышать невзначай:
«Азбар бакIарарби, ясай?»{Прибрала ли ты двор, девка?}

Далее героиня бежит на годекан в поисках своего отца и в конце концов находит его. (Махмуд Тагирович перелистнул несколько страниц.)

Но вот та резкая морщина,
Те запыленные шнурки,
И взор, и гордая штанина,
И злого профиля бугры,
И фаса колкая щетина,
И рта бескровная лощина,
И косм редеющий венец, —
И найден, найден твой отец,
Уж растревоженный речами
О покушеньях, о дворцах,
О зле, колхозах и средствах.
И жали жаркими плечами
Мужчины, и ломали сук,
Роняя “Malboro” из рук.
КамАЗы пыльные гудели,
Как зло гудит веретено
В плену старушечьей кудели,
Когда все слепо и темно.
Меж фар их, каплющих бензином,
В гудке, навязчивом и длинном,
Сотрясся воздух и замолк,
Как трясся временами волк
В лесах, мрачнеющих на склонах.
И «Волги», джипы показались,
И резво люди заметались
В их ярко вылощенных лонах.
И стала прибывшая знать
Сельчанам руки пожимать.

Махмуда Тагировича слегка смущало, что детство его жены, протекавшее в шестидесятых, неожиданно обросло в его стихах постперестроечными деталями. Но он быстро отбросил сомнения, решив списать несоответствия на поэтический прием. Итак, в село для агитации приезжает кандидат в депутаты. Такое еще бывало в девяностых. Описание политических споров не особенно удалось ему, зато он особенно гордился неожиданной концовкой строфы: «Но рыже-чалая корова, Кусок нескромный оброня, прошла, копытцем семеня». Далее Махмуд Тагирович подпустил немного лирики.

Умчалась шумная когорта,
И долго возбужденный дед
Ошеломленному эскорту
Кричал напутствия вослед.
А ты отца с собой тянула
К тропам, к горам, по следу мула.
Как ты любила те прогулки,
Села коричневые улки,
Домов причудливую кладь,
На них уснувшие зигзаги,
И арок темень, и овраги,
И облаков седую рать,
И малолетнего бычка
У материнского соска.
В садах стучали уж камнями,
Сбирая в улей блудный рой,
И меж цветными петухами
Мелькнул, блеснул, завелся бой.
И пал окровавленный враг,
К увеселению зевак.
Вдали тропинки извивались,
По ним горянки поднимались
Просить у неба урожай.
Пока языческим рефреном
Они кричали вожделенно,
Зовя богов и ворожа,
Мужчины соблюдали «дин»{Вера, религия (араб.).}.
Твердили хором: «Бог един».

Чтение Махмуда Тагировича прервали отдаленные выстрелы и вой автомобильных сигнализаций. Он выбрался из кустов, исцарапав себе руки, и выглянул на дорогу. За электрическим столбом прятались два школьника с рюкзаками, а прямо на проезжей части валялся мертвый в полицейской форме. На улице быстро собирался народ. Из автомобилей, доставая телефоны, стали выходить любопытствующие, и уже через минуту образовалась длинная пробка.

Поэтический настрой был сбит. Махмуд Тагирович засунул тетрадь в портфель, пощупал на голове отсутствующую шляпу и пошагал прочь от собравшихся. Он пытался стереть из памяти сцену с убитым полицейским и настроиться на дискуссию с Пахриманом, своим приятелем-лакцем.

Обычно они собирались у Пахримана каждый четверг на обед. Ели курзе с конским щавелем или чуду с