Навстречу вышел ее отец в выцветшей рубашке и как будто еще более поседевший. После саламов прошли в просторный зал с хрустальной люстрой и стенами, увешанными портретами черовских предков. Гудел телевизор, шла какая-то религиозная передача.
– Вот, сказали, что нас отделили, – хрипло произнес ее отец, неопределенно взмахнув рукой в сторону телевизора. – Теперь будут власть делить…
Он крякнул, прочищая горло.
– Это правда, что Мадина тайный магьар{То же, что и никях, мусульманский брак.} сделала? – спросил Шамиль без обиняков.
– Это большой стыд для нас, Шамиль, – тихо начал Мадинин отец, не глядя на Шамиля. – Мы вернем все подарки, но просим не разрывать с нами связь, потому что мы близкие люди и…
Он снова крякнул и остановился.
– Как так случилось?
В дверях появилась Мадинина мать, сменившая халат на длинное платье с оборками.
– Я тебе вот что скажу, Шамиль, – начала она, приближаясь, и села на стул рядом с ним, кладя ладонь ему на запястье. – Ты же видишь, какое сейчас время. Не успел моргнуть, а девушке уже хапур-чапур в мозги напихали! Этот наш черовский парень, он с ней учился, потом бросил, брат его, говорят, в лесу…
– Но сам этот парень чистый! – вставил отец.
– Сам чистый, но ему тоже жизни нету, потому что брат… а Мадина наслушалась… – мать ее запнулась, смаргивая слезу, – и я тоже замечать стала, книги какие-то читает, серьезная стала, на свадьбы не ходит. Помнишь, на Башира свадьбу она тогда не пришла? Меня молиться учит, отцу тоже внушения делает… Мы говорим, ва-а-а-а, Мадина, еще нам слово про религию скажешь, мы тебя из дома выпускать перестанем. И вроде прекратила она…
– Она всегда отца слушалась, всегда, яхI-намус{Совесть, стыд.} у нее был…
– Может, переиграем, Шамиль? – вдруг жалобно спросила мать. – У нее с ним ничего не было, по глупости в мечеть пошли, а это быстро снять можно.
– Как не было? – нахмурился Шамиль. – А мне она что говорила? Что я на воров работаю, туда-сюда! Я кто, чтобы это выслушивать? Я почему должен, как собака побитая, отсюда уползать?
Речь его становилась бессвязной. Скрипнув половицей, вошла Мадина, бледная, в бежевом хиджабе.
– Мама, что ты позоришься, муртаду меня продаешь, – сказала она железным голосом. – У меня муж есть.
– Нет у тебя мужа, къахIба!{Шлюха, сука (
– А если мои родители живут в куфре? Если они не веруют? Тогда закон разрешает мне обратиться к опекунам. Мне жалко, что я доставляю вам всем неудобства, но сколько мне еще можно прятаться? Ты, Шамиль, должен послушать, не меня послушать… Я, женщина, не должна наставлять мужчину… Иншалла, они, другие, снимут пелену с твоих глаз.
– Ты, Шамиль, не рассказывай никому, – вмешалась мать, – а то затаскают ее.
– Не затаскают, баба{Мама (
Шамиль оторопел, взглянул на ее непривычно молчаливого отца. Тот униженно сжался, спрятав несмелый взгляд куда-то в складки брюк.
– Все понятно, – зачем-то сказал Шамиль и молча побрел к выходу.
В коридоре мать ее, уже не скрываясь, рыдала навзрыд:
– Вай, Шамиль, погибли мы, опозорились, а с ней уже ничего не сделаешь, у них подъем!
Шамиль, не слушая, вышел.
Ему было нестерпимо жаль Мадининых родителей, жальче, чем себя. Он никак не мог взять в толк, когда же произошла катастрофа. Ведь еще несколько дней назад он ничего не подозревал. Виделись мало, но чаще было бы неприлично. Она до того разговора не давала понять…
Он стал представлять, как примутся обсуждать эту страшную новость, как седая Нурижат, облизывая губы, начнет перебирать его семье и семье Мадины косточки. Тут он укорил себя, что не разузнал, с кем она спуталась. Должно быть, их родственник. Один из тех, кто собирается в особой мечети и не признает ни главы села, ни главы администрации, а только своего муллу. Начал перебирать всех, кто был замечен в излишнем благочестии, в неприязни к спиртному, в строптивом неприятии шейхов, устазов и чудес. Все они озлобились на власть и на жестоких допросчиков, но уверяли, что не желают крови, а только просят оставить их в покое.
Тут Шамиль вспомнил, что говорилось что-то про подъем салафитов. Ну конечно, теперь, когда их оградили Валом, многое может перемениться.
Он не успел еще выйти со двора, как мысли его прервал чей-то тревожный окрик. Это был отец Мадины. Он шел, на ходу доставая из карманов сигареты и спички.
– Там говорить не хотел, – начал он без приветствий и предисловий. – Я вот что понял, Шамиль. Власть к ним в руки идет, отвечаю. И я, знаешь, сам иногда думаю, может, и неплохие они…
Шамиль взглянул, как тот затянулся, и невольно отпрянул:
– Вы только с ума не сходите, да! Они по ходу сумасшедшие!
– А мой племянник? Он не сумасшедший, он нормальный парень. Увлеченный – это правда, но не преступник. Его же на той пятнице, его и всех, кто был в мечети, вытащили и избили. А они ничего не сделали. Уже который случай это…
– Значит, сделали.
– Не сделали, – жестко повторил ее отец, стряхивая пепел. – Просто хотели жить по Корану, их право.
– Не их право, рядом люди живут.
– Они считают, что неправильно эти люди живут, в разврате живут.
– Вы дочь свою наслушались. Извините, что я вам говорю. Но надо было по голове ей настучать хорошенько, же есть, а не слушать. Испортили ей жизнь.
– Успокойся, Шамиль. Сабур делай, – вскинул отец руками и вдруг продекламировал:
Голос несостоявшегося тестя приобрел кошачьи интонации.
Шамиль так и не понял, к чему эти стихи и этот выход. Он с грустью пожал ему руку и побрел на работу к дяде Алихану. Отец Мадины остался стоять с недокуренной сигаретой в руках.
Там-то, в ведомстве, Шамилю и поведали, что ни Алихан, ни кто-либо из начальства на месте не появлялись. Шамилю вспомнился закрытый аэропорт, исчезновение самолетов. Неужели сбежали?
Он сел на цементный парапет учреждения и стал разглядывать улицу. Женщин почти не было, то и дело пробегали возбужденные дети. По тротуарам мужчины стояли кучками и бурно спорили. По раздолбанным улицам метеорами носились автомобили.
Шамиль прикрыл глаза и вспомнил себя в златокузнеческом поселке. Подумалось: не уехать ли ему в село, к матери, подальше от неприятных бурь, от неясности, от мучительных мыслей? Тут внимание его привлекло оживление среди разбившихся на группы людей. Они постепенно отвлекались от разговора и, поделившись на пары или тройки, уходили в сторону площади. Шамиль приподнялся и лениво поплелся за всеми.
7
Увидев на площади группу мужчин и женщин с большими фотопортретами в руках, Шамиль подумал: «Все ясно», и собрался уйти. Но что-то его останавливало. Все шло не так, как прежде, не так, как обычно. Портретов было больше, а лица державших казались смелее. Группу окружил толпящийся люд, все кивали, волновались, гомонили. Женщины с фотографиями наивно улыбающихся молодых людей, почти все закрытые, скандировали: «Верните нашего брата!», «Верните нашего сына!» Полицейских, что особенно странно, не было вовсе.
