В этом и вправду крылось противоречие. Правительство решило перевести все вилайяты{Основная административно-территориальная единица в некоторых странах Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока.} на арабский алфавит, но сделать это молниеносно было сложно. К тому же и сами муджахиды не знали арабского, как, впрочем, и своих родных языков, и вынуждены были общаться на русском.
Тем не менее запылали не только архивные хранилища, музыкальные фонды, но и библиотеки. Правда, буквально на следующий день указ отменили, сожжения прекратились, а русские переводы Корана пощадили. Решено было действовать постепенно.
Переехав от ошалевших родителей к мужу, Мадина ходила к женам и вдовам муджахидов. Все они радовались неожиданной победе и вслух мечтали о времени, когда неверующие окончательно перевоспитаются или исчезнут и в имарате наступит раздольная и праведная жизнь, как в Саудии.
– Не зря погибали мои мужья! – говорила горбоносая мусульманка, распухая от гордости. – Все они сейчас смотрят на меня из рая и радуются, что я дожила до чистых времен!
– Ты уж молчала бы, Зарият, – поддевала ее другая. – Когда твоего Усмана, да примет Аллах его шахаду, убивали, ты была с ним в доме, но вышла, когда собаки-муртады тебя позвали. Говорят, ты заложила нескольких наших братьев.
– Да что ты говоришь, аузубиллях!{Прибегаю к защите Аллаха (
– Зато тебя родители не избивали за то, что ты носишь хиджаб! Тебе не говорили: «Лучше приходи домой беременная, чем в хиджабе!» А мне говорили!
В этих спорах проводили они вечера, а потом читали хадисы, нянчили детей, и Мадина ощущала, как крепнет в ней вместе с иманом и зачатым уже дитем вера в наступившее счастье.
2
– Скорее, скорее! – разбудила Арипа одна из сестер. – Ты слышал, что делается? Они хотят…
По слухам, люди, ночами поджигавшие театры и рестораны, принялись за музейные хранилища. Арип вскочил и, сетуя на неработающие телефоны, помчался к площади, где еще валялся свергнутый бронзовый Ленин, мимо забитых крест-накрест дверей бутиков, потертых и оборванных объявлений о купле-продаже шлакоблоков, перепрыгивая через зияющие люки и зловонные кучи мусора…
Дома на старческом ложе лежал отец Арипа, отталкивая дрожащими от слабости руками протянутую матерью ложку.
– Он готов умереть от голода, лишь бы не показывать свое бессилие, – все время сокрушалась сестра Арипа.
Эти сражения происходили несколько раз на дню. Необъятная мать приседала у хилого, но как будто затвердевшего от упрямства тела, пыхтя и поругиваясь. Отец брыкался, не желая питаться с ложки, выдергивал ее у матери, но тотчас ронял на пол.
Как же они поженились? Когда никто из родни уже не верил, что их ученый Мурад, уже почти сорокалетний и погрязший в бумажках, термометрах, вычислениях, перестанет наконец лягаться и выберет себе жену. И все же чудо свершилось, и свадьба была сыграна.
Сразу после свадьбы отец с новым рвением принялся за свои энергетические проекты. Он бегал в институт высоких температур и возвращался оттуда взъерошенный, обновленный.
– Представляешь, Хадижа, мы уже построили дом, который круглый год питается природной энергией. А скоро на Каспии и в горах будут созданы фотоэлектрические, термодинамические, солнечно-биогазовые, солнечно-ветряные станции мощностью…
И отец Арипа пускался в красноречивые рассуждения о гелиоприемниках и теплообменниках, автоматической системе управления и баках-аккумуляторах. Жена Хадижа слушала его с благоговением, краснея от напряжения и натирая до блеска почерневшее днище кастрюли.
Не дождавшись нужной реакции от миловидной жены, Мурад бежал в свой кабинет и нависал над сказочными чертежами, из которых вот-вот должны были вырасти огромные напоенные солнцем дворцы будущего. Часами он просиживал над картой дагестанских геотермальных месторождений, высчитывал количество солнечных дней и силу ветра и снова мчался в свой институт, где разрабатывались поражающие смелостью сельскохозяйственные и даже оборонные проекты.
Пока Мурада распирало от солнечной дерзости, Хадижа драила полы и мебель, белила и крахмалила белье, фаршировала и мариновала, пекла и консервировала. Ее большие красные руки только и знали, что рубили, катали, сучили, месили, сворачивали, выжимали, чистили, завязывали, распарывали, соскабливали, а живот то рос, то опадал. С каждой беременностью на свет появлялась девочка, и Хадижа горестно всхлипывала: «Когда же мальчик?»
Глядя, как его квартира, прожженная думой о солнце и стерилизованная Хадижиными тряпками, наполняется шумом и криками Саиды, Фаиды, Наиды, Аиды, Забиды, Валиды, Мурад только хмыкал и улыбался.
– Может быть, хватит? – спрашивал он жену. Но Хадижа, пропахшая жареным луком и шкворчащими маслом сковородками, не унималась. Она должна была родить сына.
Так и случилось. Вслед за Саидой-Фаидой-Наидой-Аидой-Забидой-Валидой явился Арип. Он тоже попался в солнечную ловушку. Отец возил его с собой в экспедиции и показывал таинственные подвалы и гигантские бассейны, ночью освещаемые и обогреваемые накопленной за день солнечной силой.
Возвращаясь домой, Мурад обнаруживал чистеньких, сидящих рядком за работой дочек и вылизанные до блеска комнаты.
– Опять, Хадижа! – кричал Мурад, сунувшись в свой кабинет и вылетая оттуда с выпученными глазами.
– Что, Мурад? У тебя был страшный беспорядок. Я выкинула эти старые бумажки, которые торчали из книжек, уложила их на полки. Если бы не я, у тебя там на столе давно завелись бы черви!
И отец Арипа со стоном выискивал книги, разложенные женой по росту и цвету обложек, и, чертыхаясь, искал заложенные места.
А потом мечта о солнце лопнула. Разработки остановились, проекты канули и заморозились, а отец Арипа побледнел и сник, как будто его продырявили. Мать же, наоборот, начала расти вширь, словно желая восполнить призрачность мужа.
Иногда отца словно встряхивало, и он принимался строчить статьи и прошения, умоляющие и требовательные, гордые и оскорбленные, но дело не менялось. Лампы-колоссы больше не загорались, бассейны, подвалы и чудо-дома тихо стирались из времени и пространства.
Мать, осмелевшая после рождения Арипа и раздобревшая от плодородия, квасила и молола с пущей силой, а Фаида-Наида-Аида-Забида-Валида были счастливо сбыты с рук и отправлены к мужьям с пуховыми подушками, столовыми приборами, хрустальными вазами, чеснокодавилками и закатанными в рулоны войлочными коврами.
Самую старшую, Саиду, мать решила оставить при себе как наперсницу, и, обреченная на вечное девство, Саида парила матери пятки, варила телятину для капризничавшего отца, белила потолки, отделывала платки бахромой и холила бесчисленных племянников.
Арип с детства отдался во власть чисел. Так же, как и его отец, он был отравлен утопической мечтой о солнце и вторил великим планам великими грезами. Уже в средних классах проглатывал он логические задачи и подбирался к информационным системам, началам анализа и экономической кибернетике.
Отец скупал для сына все новые и новые книжки с формулами, мать закармливала курзешками с мясом, Саида душила горькими поцелуями, от которых он отбивался как мог, а мужья Фаиды, Наиды, Аиды, Забиды, Валиды дразнили «ученым» и заставляли отжиматься от пола сто раз за один подход.
Иногда Арип отвлекался от уравнений и поддавался дешевой мистике чисел, выискивая тайную цифру, связанную с его судьбой. Он разлагал слова на буквы, приписывал буквам порядковые номера на основании
