алфавита, а дальше складывал и умножал до бесконечности.
Так он вычислил, что «Дагестан» – это 69, шестерка, обратная самой себе. Если же сокращать 69 сложением цифр, то получится 15, а потом снова 6. Арип этому страшно радовался и принимался колдовать над собственным именем.
Для точности Арип вычислил модуль своего имени. Если бы горцы могли выговорить звук «ф», то Арип был бы не Арипом, а Арифом. Разложенный на цифры «Ариф» тоже оказывался могучей шестеркой – равновесием, гармонией, Соломоновой печатью, удачей, днями творения, двуполым числом Вселенной…
Шамиль вытаскивал Арипа из мира вычислений в мир потасовок, хлопушек, печеной за гаражами картошки и кроваво-синих драк, «махачей». В соседнем районе заправлял силач Сережа, которого окрестные юнцы, уважая за богатырскую мощь и смелость, звали Серажем. Сераж претендовал на первенство и в их с Шамилем районе. После нескольких страшных драк, на которые сбежались посмотреть две сотни мальчуганов, был заключен союз, и Сераж вошел в мирное сотрудничество с недругом.
Повзрослев и накачав бицепсы, они сообща крышевали кого-то за деньги, таскали рельсы с заброшенных железнодорожных путей и бегали на танцы. Вокруг Сеража собиралась ватага рабочей русской детворы, чьи бабушки и дедушки когда-то бежали в обильный Дагестан из голодающего Поволжья. Он выбивал у них из рук водочные бутылки и поучал:
– Берите пример с дагов. Они не пьют и качаются, а наши только бухают. Стариков уже хоронить некому!
Дружа с дагестанцами, Сераж состоял в фашистской ячейке и вел пропаганду оздоровления русской нации через подражание врагу, а в перерывах между политпросвещением и физподготовкой неплохо подрабатывал написанием заказных курсовых и дипломов. Потом, когда Арип уже учился в Москве, Сераж захаживал к нему на ночевку, чтобы наутро отправиться в грубой косоворотке к окраинным братьям- скинам.
Именно от Сеража Арип впервые услышал об ограждающем Вале, который, по мнению бритоголовых бунтарей-неучей, явится и спасет Россию. Тогда эти невежественные байки, передаваемые через крупного, мощного, иронизирующего вожака Сеража, казались нелепым вымыслом мятущейся гопоты, а теперь неожиданно обрели плоть и ясность.
На московском мехмате Арип изо всех сил догонял гениальных сокурсников, зачитывавших число «пи» по памяти до тысячной цифры, сведущих в вариационном исчислении, топологии и комплексных переменных лучше, чем в собственных родовых корнях. Сначала в университете, а потом на службе Арип вращался среди умниц и сумасшедших, живущих одной математикой, и никак не мог предположить, что мир, расколотый надвое, булькнет и лопнет, что фантазии бездумных Серажиных парней так быстро овеществятся.
Московские улицы заполнялись кровожадными толпами подростков, когда светловолосый Арип прорвался за городскую черту к дагестанским автобусам и помчался в перевернутый мир за Валом.
Площадь была уже совсем близко. Арип преодолел еще два поворота и понял, что сильно опоздал. Перед входом в осиротевший музей чернела груда искрошенной керамики. Несколько мужчин, бродивших по площади, прятали глаза, а один на вопрос Арипа тихо ответил:
– Утром, на рассвете, экскаваторами… Идолы, говорят.
Арип присел на корточки перед рассыпавшейся в хлам историей и почувствовал, как что-то тяжелое растекается по нутру, подступая к горлу.
Он смотрел на осколки антикварных тарелок, керамических фляжек и светильников, тарных кувшинов с рельефными пиктограммами, а со стороны новоявленного Маджлиса-уль-Шура, потрясая винтовками, приближались оливковокожие эмиссары.
– Уходи, уходи, брат! – крикнул Арипу один из наблюдавших за ним земляков, и Арип бездумно подчинился его приказу.
Эмиссары провожали удаляющегося Арипа злыми, но праздничными взглядами. Сегодня были разграблены запасники и витрины. Сегодня были похищены старинное оружие и ткани с кайтагской вышивкой, деревянные резные шкатулки и сердоликово-гагатовые бусы, черненые позолоченные пояса и нагрудное серебро, усеянные камнями шишковатые браслеты и закрученные змеями серьги, кукемы и думчи, чохто и бронзовые булавки. Но самое главное – исчезли отлитые тысячелетия назад бронзовые статуэтки гологрудых и полнозадых женщин, а также смеющихся всадников, свесивших ножки с лошадиных боков и застывших в адорических позах куколок, древних горцев, поднявших чаши-рога, в высоких, схожих с венцами, уборах и абсолютно голых человечков с торчащими гениталиями. Амирами вилайята решено было переплавить срамные фигурки в имя Аллаха, тем самым укрепив единоличную власть Бога.
Оставляя позади себя скалящихся эмиссаров и удрученных, похожих на тени, свидетелей, Арип направлялся в еще работавший подвальный кафетерий, где они условились встретиться с Шамилем. Люди вокруг обсуждали уничтожение экспонатов. Старухи цыкали по углам, сгорбившиеся горожане кусали губы, а отныне бесстрашные муджахиды, потомки смеющихся всадников, ликовали от свершившегося правосудия.
На улице, спускающейся к морю и взорванному железнодорожному полотну, разгорался огромный, до неба, костер.
– Горит! Идем, да, резко, Магашка, тама горит! – кричали уличные подростки, махая руками.
У следующего музея, где были свалены в кучу европейские гипсовые мадонны и грации, конные индейцы, христианские святые и советская агитационная посуда с матросами, лозунгами и знаменами, горели картины с изображениями людей и животных. Плавились турок с кальяном и возносящаяся Мария, вещая птица Гамаюн и женщина с бутылкой, итальянка у бассейна и натюрморт с зайцем, полыхали горцы, гулявшие на месте сдачи имама Шамиля, и солдаты, штурмующие аул Гимры, отряд Аргутинского, переходящий через Кавказский хребет, и русский лагерь под Гунибом… Щепки летели в серый от пепла воздух, масло пузырилось и капало на горящие холсты, как слезы.
– Смотри, смотри! – гикали мальчишки.
– Хайваны, – тихо плевались женщины.
– Прячьте семейные фотографии, – шептали друг другу озабоченные отцы.
Арип прошел мимо костра как пьяный, не останавливаясь и не давая волю переполнявшей его ярости. Молодые мужчины в камуфляжах глядели на него исподлобья:
– Ле! Что хмуришься, ле? Картины с живыми – это харам!
Ноги Арипа гудели, как струны расстроенного рояля, но он продолжал идти, не встречаясь глазами ни с кем из камуфлированных соглядатаев, заслонившись маской оцепенения.
3
В чудом уцелевшей подвальной кафешке плыли испуганные шепотки, а разогнанный вентилятором воздух густел от вздохов. Арип смотрел на расширенные зрачки посетителей, сбившихся в один живой колышущийся ком и тихо передававших друг другу вести.
Все, все магазинчики, хлебопекарни, все мелкие парикмахерские и обувные будки, музыкальные отделы и кинотеатры заколочены, заперты, а хозяева их запуганы. Амина, продававшая домашнюю выпечку, обчищена бородатыми, разорена. Переоделась в темную хламиду и за ночь покрылась морщинами, как старуха.
Салоны красоты разгромлены, а хозяек их подкарауливают на улицах и обливают скверно пахнущей жижей.
Девицы, появившиеся зачем-то на главной площади в майках с узенькими бретельками, по слухам, еле удрали от разъяренных дружинников-арабов.
Певицы схоронились или сбежали, а те, что остались, облачились в никабы, повыскакивали замуж за влиятельных муджахидов. Свадьбы же играются без танцев и музыки, в присутствии одних лишь священнослужителей. Когда же поймали где-то двух танцующих лезгинку молоденьких муджахидов, то судили их и наказали батогами.
Глянцевые журналы с рекламой свадебных салонов, операторов и фотографов уничтожены, так же как вездесущие постеры и концертные афиши. Старое здание филармонии оккупировано шариатской канцелярией, виолончели и клавесины выброшены из окон на железнодорожные пути, а сами пути подорваны и покорежены…
