выстрел гранатомета, то ли просто граната, я не помню точно, что. В общем, тебя изрешетило осколками и контузило. Так ты попал к нам, долго лежал без сознания; несколько дней вообще думали, что не выживешь. Когда ты пошел на поправку, Ратушный сказал, что это чудо. Вот, в общем, и все. А еще ты бредил, говорил про какие-то камни и прочую чепуху нес.
«Взводного убили, – с тоской подумал Виктор, а в мозгу завертелось: – Камни… Камни определенно были. Какие-то камни были, но не те, что в горах, какие-то другие. Какие? Нет, не вспомнить».
– Послушай, Свет, – произнес он тихо, – а чем все кончилось-то?
– Вас вертолетчики выручили, но к тому времени от взвода осталась только горстка, – ответила она и увидела, как у Виктора еще сильнее побелели щеки, хотя раньше казалось, что это невозможно. Левое веко судорожно задергалось, и она поспешила добавить: – Пятеро осталось, пятеро живы.
– А кто, не знаешь? – запинаясь, прохрипел он. – Фамилии?
– Я не помню, – еле слышно ответила девушка и вдруг спохватилась: – Так они же фотографию оставили и письмо. Все лежит здесь, в тумбочке.
– Почему же раньше не отдала? – с обидой пробурчал Виктор.
– Первое время доктор запретил. Тебе волноваться было нельзя, а потом забыли; может, думали, что ты сам уже взял.
– Как же я возьму, если еще не встаю, а руки у меня чересчур короткие, чтобы до той тумбочки дотянуться.
– Да, – согласилась она. – Я сейчас, – и она проворно скользнула мимо его кровати и направилась к одиноко стоящей у окна тумбочке.
На Виктора пахнуло запахом духов, йода и чего-то неуловимо девичьего; он втянул в себя давно забытый запах и улыбнулся.
– Держи, – протянула она уже изрядно запыленный конверт.
Бебишев быстро вскрыл его и вытряхнул содержимое: небольшую фотографию и сложенный вчетверо листок бумаги. Он взял в руки фото. Улыбаясь, на ней стояли четыре дембеля. Белые акселя ярко выделялись на темно-сером фоне, на левой стороне груди у каждого тускло поблескивали медали, а в том месте, где у Батаева крепился орден, у остальных виднелись полоски за ранения. Итак, их всего четверо, подумал Виктор. Николай Козулин, Мишка Батаев по кличке Блатной, появившейся в результате необузданности его характера, Сергей Молотов и Володя Чепиков, контуженный еще в самом начале боя. Негусто, заключил Виктор и, вспомнив про записку, развернул ее, надеясь найти в ней ответы на свои вопросы. С развернутого листа на него глядела его собственная рожа, выполненная в карикатурной манере Молотова. Огромная голова покоилась на малюсеньких хилых плечах, обе руки были опущены вниз, левая держала на уровне пояса круглый татарский щит, правая, чуть согнутая в локте, была скрыта щитом, из-за которого вылетали струи и мелкими брызгами падали на разбегающихся в панике душманов. Внизу стояла приписка: «Картина С. В. Молотова. Крепче держи оружие в руках, товарищ». На бледных щеках Виктора выступил румянец, он быстро сложил листок и сунул под одеяло.
Светлана сколько могла сдерживалась, но, увидев поспешные действия Виктора, прыснула и скрылась за дверью.
«Ну, Молоток, убью, – подумал Виктор и улыбнулся. – Увижу – задушу в дружеских объятиях».
Только сейчас он понял, как соскучился по своим товарищам. Еще раз взял в руки фотографию и пристально всмотрелся в нее, затем, внезапно сообразив, перевернул ее обратной стороной. Так и есть – на обороте мелким шрифтом было написано пять адресов и приписка: «Виктор, поправляйся, мы здесь все, кроме Сухарева. Он, как и ты, на излечении. К сожалению, ходить сможет только на костылях, ему отняли ногу. Оставляем его домашний адрес, потому что, как нам объяснили, его выпишут раньше, чем тебя. С боевым приветом, все мы». Внизу стояло четыре подписи и добавление: «Как тебе понравилась моя карикатурка?» Прочитав, Виктор рассмеялся, и на душе стало гораздо теплее. Он протянул руку к тумбочке, достал ученическую тетрадку и до самого вечера писал письма.
– Виктор опять письмо прислал, – подходя к дому Бебишевых, крикнула почтальонка. – То не писал, не писал, а теперь вон как разохотился, чуть не каждую неделю пишет.
– Пишет, пишет, – подходя, сказала мать. – А домой-то никак не едет, скоро уж полгода переслужит.
– Да как же так, когда ж его брали? – удивилась толстая почтальонка. – Разве не осенью?
– Да нет, что ты, в мае аккурат после дня рождения. Он ведь у меня девятого мая родился, да-да, прямо на праздник.
– А что пишет-то? – не унималась любопытная почтальонша.
– Как что пишет? – искренне удивилась мать. – Пишет, что все хорошо. Сейчас, мол, в спецкомандировке, в Союзе первое время не было постоянного адреса, вот и не писал. Только мы не верим, что у него все в порядке. Отец говорит, что в госпитале он. А что врет про командировку, так дед его тоже своей жене врал, что его часть находится на переформировании, а сам ранен был под Ельней. Да чего уж там – хоть живой-то, а там уж, как бог даст! – И она, смахнув слезу, пошла к своему дому.
Виктор шел на поправку, но не так быстро, как бы ему хотелось. Он бы, наверное, давно сошел с ума, если бы не книги, которые постоянно приносила ему Светлана. А он с нетерпением ждал ее дежурства и подолгу просиживал с ней в дежурке.
Сержант почти совсем поправился, и делавший обход врач обещал вскорости выписать.
– Ты скоро уедешь, – сказала Света, стоя напротив Виктора и глядя в его глаза, – и даже вспоминать обо мне не будешь.
– Ты что, Светланка, – рука Виктора осторожно коснулась ее запястья. – Я буду помнить о тебе и писать часто-часто.
Светлана, все так же глядя в его глаза, приподнялась на цыпочках, ее губы коснулись его губ, и он крепко сжал ее в своих объятиях…
Все остальное было, как в розовом сне. Виктор смутно помнил, как она отступила к стоящей позади кушетке, как остановилась, коснувшись голенями ее края, как подогнулись ее колени и, опускаясь, она потянула его за собой. Легкий белый халатик с белоснежными пуговицами распахнулся, открыв взору нежное, чуть розовое девичье тело…
Весь день Виктор чувствовал себя не в своей тарелке, хотя где-то в глубине души его распирала гордость, но к вечеру усталость взяла свое и, несмотря на душевное волнение, ужасно захотелось спать. Улегшись на кровать, он отдал самому себе приказ: «Отбой», и уснул так быстро, будто бы не спал целую вечность. Ему снилось, что он провалился в бесконечную пропасть и, кружась долго-долго, падал. Затем перед глазами возникла красная, залитая солнцем долина и змеи, множество змей, ползущих по ней. Вот Виктор увидел себя как бы со стороны: он сидит перед горкой из сверкающих на солнце камней и перебирает их руками, раздается крик ишака, взрывы, крики…
Виктор проснулся и сел.
– Фу ты, приснится такая чушь, – сказал он вслух и, перевернувшись на другой бок, снова погрузился в беспокойную дрему.
Утром от ночных кошмаров в памяти не сохранилось ничего, кроме смутного воспоминания о бездонной пропасти.
Солнце, уже по-зимнему низкое, заглянуло в окно палаты, его лучи перебежали от стены к стене и остановились на неподвижно сидящем на одинокой табуретке Викторе. На его коленях, устало опустив голову и теребя в руках сложенную вдвое салфетку, сидела Света. Ее недавно покрашенные волосы отливали под солнечными лучами ярким рубиновым цветом.
– О чем думаешь? – неожиданно спросил Виктор, прервав затянувшееся молчание.
– Так, ни о чем, – пожала плечами девушка и тяжело вздохнула.
– И все-таки, о чем ты думаешь? – притянув ее к себе, настойчиво переспросил Виктор.
– Через три дня тебя выпишут, ты уедешь к себе в деревню, там тебя ждет какая-нибудь Эллочка- людоедочка, и все, забудешь ты о Свете, – и она опять тяжело вздохнула.
– Ты ошибаешься, Светланка, – горячо воскликнул Виктор, – я не уеду без тебя, мы поедем вместе. Ты увидишь, как у нас там здорово: грибы, ягоды, речка рядом, тебе понравится.
– Ага, и клуб в десяти километрах, – подытожила Света, – кино по воскресеньям привозят. Ты думаешь, я для того из своей глуши уехала, чтобы потом в твою деревню махнуть?! – с неожиданной
