злостью воскликнула она. – О боже, ну почему же мне так не везет? Вот другие девки как девки: погуляли и замуж за богатых мужиков вышли; а я, дура, до двадцати лет себя берегла, думала, вот встречу какого- нибудь врача с квартирой-пропиской, и тогда… – она мечтательно закатила глаза. – А тут видишь, что получилось? Да я тебя не упрекаю, – глядя на заерзавшего под ней Виктора, добавила она, – сама хороша. Да и надоело в девственницах ходить: подруги в общаге каждый день ребят водят, только кровати скрипят за перегородками. А мне, думаешь, не хочется? Я что, не живая?
Виктор слушал, совершенно не понимая происходящее; глаза его округлились от такой неожиданной перемены, а она все говорила и говорила, останавливаясь, лишь чтобы разок-другой всхлипнуть.
Наконец, Светлане надоело изливать желчь по поводу своей беспросветной жизни, и она, упав на плечо Виктора, окончательно разрыдалась. Он гладил ее по голове и хотел утешить, но не находил слов для утешения. Чувства, боровшиеся в нем, были противоположны и до того бессвязны, что даже он сам не мог в них разобраться. Повернув к Виктору лицо, Светлана потянулась к его губам, но, передумав, внезапно соскочила с колен, упала на жесткий матрац и, расстегнув халатик, призывно подняла руки…
Позади больничная койка, беспомощность первых дней, горечь расставания.
Прощание со Светой было грустным и пустым; он не хотел думать о ней, но и не в силах был ее забыть. Она осталась в прошлом. Впереди ждало новое будущее. Новая и, как казалось, счастливая жизнь. Прошлое хотелось забыть: забыть войну, кровь, вытереть руки о зеленую траву и жить ради жизни. Но оно – прошлое – как он ни старался, никак не желало отставать. И хотя его не мучили по ночам кошмары, и он не просыпался в холодном поту, но воспоминания часто тревожили его наяву, оставляя на душе горечь. К тому же ему не давала покоя пустота, скорее даже не пустота, а зияющий провал, оставшийся в памяти на месте последнего боя. Иногда ему казалось, что он помнит, точнее, начинает вспоминать – и тут же все исчезало, не оставляя ни малейшей зацепки или картинки из того печального дня.
Скорый поезд нес Виктора к дому, за окном мелькали огни городов, станций, иногда с грохотом проносились поезда обратного направления. Все уже давно спали. Наконец и ему надоело созерцать темноту, и он не спеша влез на верхнюю полку. Ночь была длинной, на полке трясло и все время куда-то уносило. То ли от ожидания, то ли от непривычности обстановки, но он никак не мог уснуть, лишь под самое утро его, наконец, сморило…
В вертолете почему-то находился он один. Жара, казалось, прожигала насквозь. В поисках спасительной прохлады он двигался в направлении открытого иллюминатора. Внезапно вертолет тряхнуло, и Виктор начал падать. Он почувствовал, как летит головой вниз, и, инстинктивно пытаясь защититься, выставил вперед руку. Рука приняла удар на себя, но и голова все же ударилась о что-то твердое. Резкая, обжигающая боль прокатилась по всему телу, перед глазами рассыпались разноцветные искры, которые почему-то долго светились и никак не хотели гаснуть, – прямо как те камни, мелькнула невесть откуда взявшаяся, но отчетливая мысль.
Купе проснулось. Раздались голоса. Кто-то включил свет. Виктор почувствовал, что сидит на полу и держится одной рукой за голову, другая висит плетью; на столе остались темные волосы.
– Крепкая голова, – говорит кто-то, в тишине слышно приглушенное хихиканье. Виктор встает, раскачиваясь из стороны в сторону, красные круги плывут перед глазами.
– Вам плохо? – участливо осведомляется другой голос, по-видимому, принадлежащий женщине.
Виктор успокаивающе махнул рукой:
– Нет, все в норме.
Красные круги расплываются, возникают какие-то неясные картины. Конные люди, грохот разрывов и оседающая пыль, камни, переливающиеся в раскрытых ладонях, крик взводного, больше напоминающий стон, и он, что-то прячущий в расщелину. Виктор пытается ухватить бессвязное мелькание, выстроить в логическую цепочку, но видения пропадают, и опять ничего, одна пустота. Он стоит посреди купе и жадно глотает ртом воздух. Обведя взглядом лица вытаращившихся на него людей, молча влезает на свое место и быстро засыпает, словно ничего и было.
Первые месяцы по приезде ушли на домашние хлопоты. Виктор хотел учиться, но до летних экзаменов в институт оставалась еще масса времени. Он устроился шофером в сельпо и с утра до вечера крутил баранку, развозя по магазинам разнообразные товары.
Наступил новый, 1984 год, зима унеслась вслед за последней хвостатой вьюгой, весна протекла вместе с таяньем льдов, и как-то незаметно наступило лето. Бебишев взял отпуск и, обложившись книгами, принялся готовиться к поступлению в вуз.
День стоял жаркий до умопомрачения. Виктор взял учебник и отправился в беседку, но вместо того, чтобы зубрить, разложил перед собой письма, полученные от ребят, и начал не спеша перечитывать их. Не было письма только от Сухарева. Похоже, тот, получив вторую группу, обиделся на весь белый свет и, укрывшись в своей скорлупе, играет в обиженного судьбой одиночку. Мишка Блатной писал много и, как всегда, бессвязно, что означало хорошее расположение его духа. Чепиков ограничился двумя строками и размашистой надписью во всю страницу «ПИШИ». Козулин познакомился с девушкой и вскоре собирался жениться, а Серега Молотов готовился стать отцом, но жениться пока не собирался. Виктор отчетливо представил себе, как тот, махнув рукой, тянул свое извечное «успеется».
Бебишев пролистал все письма и аккуратно сложил их в стопку, затем закрыл глаза и представил их всех, собравшихся вместе. В груди заныло, ему стало до ужаса тоскливо, и со всей отчетливостью Виктор вдруг осознал, насколько сильно он скучает по их обществу и что нет и не будет у него друзей более близких. Потом он долго лежал на прохладной скамье, погруженный в свои мысли, и сам не заметил, когда уснул, а может, он и не спал вовсе. Ему казалось, что он вспомнил и заново переживал тот день от самого начала и до того момента, когда, теряя сознание, оседал на камни. Весь мокрый от пота, Виктор сел и открыл глаза. «Неужели все это было на самом деле? – подумал он. – И два каравана, и минометный обстрел, и мерещившиеся все время камни? Да, камни – они были на самом деле, драгоценности, сверкавшие всеми цветами радуги… А может, это всего лишь сон, плод больного воображения? Тогда почему же я так отчетливо помню слова взводного, выражение его лица? Нет, все это определенно было; и сокровища, настоящие сокровища, до сих пор спрятаны под тем камнем». Виктор встал, и в его мозгу отчетливо прозвучал голос старшего лейтенанта: «Привезем и отдадим в штаб под расписку…»
Про учебу было забыто. Бебишев засобирался назавтра в райцентр. Но съездить сразу было не суждено – вместо этого пришлось поехать к больной бабушке и ухаживать за ней долгие два месяца. И только через две недели после ее похорон Виктор, надев выходной костюм и нацепив боевые награды, отправился на прием к председателю исполкома. Четыре часа просидев в приемной, он наконец дождался своей очереди и, твердо ступая, вошел в начальственный кабинет. Сидящий за столом человек с опухшим лицом поднялся ему навстречу и, подав для пожатия большую мягкую ладонь, участливо спросил:
– Какие проблемы у воина-интернационалиста? Поможем! Обязательно поможем, – и поспешно добавил: – Если, конечно, это в наших силах. – Затем, не дожидаясь ответа, сделал приглашающий жест в сторону расставленных кресел.
– Да я не знаю даже, с чего начать, – произнес Виктор, собираясь с мыслями.
– Да вы не торопитесь, молодой человек, – доброжелательно произнес хозяин кабинета, – нам с вами торопиться некуда, у нас есть целых полчаса. – Он поднял руку, посмотрел на часы. – Я немного ошибся, – виноватым голосом произнес он, – чуть меньше, двадцать пять минут. Так что я очень внимательно вас слушаю. И не бойтесь что-нибудь сказать не так, я все пойму.
– Так вот, – осторожно начал Виктор, – я даже не знаю, к вам ли мне нужно обращаться, но думаю, что если все-таки не к вам, то вы подскажете, к кому мне обратиться, или, может быть, сами обо всем доложите куда следует.
«Вот ведь послал его бог на мою голову, интернационалист хренов, – подумал предисполкома, – сейчас начнет плакаться про свою убогую жизнь, как его, бедного, не ценят и обижают. Скукотища… Сейчас бы закусь, бабу и на речку, а тут сиди и потей».
– …В мае восемьдесят третьего, – откуда-то издалека донесся до него голос Виктора, – мы брали караван.
«О-о-о, и эти туда же – не успели домой приехать, а уже за мемуары взялись», – лениво потянулся председатель исполкома.
– … Два европейца, и везли они целый мешок золотых изделий и драгоценных камней…
«Во сочиняет! Мастер!» – предисполкома уселся поудобнее и вытянул под столом ноги.
