«Фу, все кончено, во всяком случае, у меня тут… пока». Я огляделся по сторонам – под ногами трупы, на полу, на нарах, на разбросанных спальниках – темные, блестящие потеки и пятна. Ноздри забивала омерзительная смесь запахов: пороха, крови, смерти и испражнений, настойчиво захотелось выйти на свежий воздух. На свежий воздух… Только в эту секунду я отчетливо осознал, что там, «на свежем воздухе», идет самый настоящий бой. «Там бой, а я все еще здесь!» – мелькнувшая мысль заставила поторопиться. Вытянув руку, я сорвал с крюка висевший под потолком светодиодный фонарик и, нагнувшись, посветил в лицо первому из убитых боевиков. Нет, не тот, затем к следующему – и так далее. Убитого последним разглядывать не имело смысла, его лицо я уже видел. Лучик фонарика заметался по схрону, переходя с нар на стоящие у стен небольшие тумбочки, с тумбочек на пол, и снова возвращался к тумбочкам. К сожалению, ни главаря, ни тетради, о которой говорил «Кулибин», в землянке не было. Опоздали! Судя по всему, получив заветные сведения, главарь тут же покинул базу. Что ж, я бы на его месте сделал то же самое или, в крайнем случае, отослал тетрадь с надежным человеком. Бой за пределами схрона продолжался, похоже, моджахеды уже успели подтянуть сюда все имевшиеся у них силы. А живых боевиков оставалось порядочно. Даже с учетом всех потерь, их было раза в три, а то и в четыре больше, чем нас. Сидеть в схроне дальше никакого смысла не было. Резко распахнув входную дверь, я тут же выстрелил по перебегавшему полянку боевику, но поспешил и, мало того, что, кажется, промахнулся, так еще следом едва не заполучил порцию свинца, направленную мне прямо в лобешник. «Чеховская» шляпа, до сих пор остававшаяся у меня на голове, полетела на пол. Отпрянув от входа, я довернул ствол в сторону стрелявшего, нажал спусковой крючок и повалился следом за упавшей шляпой, а в открытую дверь, одна за другой, влетели две ручных гранаты.
Сунувшийся было поближе к схрону Лечо Гакаев, подумав, вернулся чуть-чуть назад – и выбрал позицию так, чтобы находиться не прямо напротив двери в подземное убежище, а немного наискосок. Затем, воспользовавшись тем, что огонь со стороны русских значительно ослаб, приподнялся с опостылевшей своей мокротой земли и сел на корточки. Сейчас все должно окончательно проясниться – Доку подполз к двери и уже готовился протянуть руку, чтобы взяться за дверную ручку. Ожидая этого момента, Лечо подобрался и, прижав автомат к плечу, прицелился точно в середину хорошо угадываемого дверного проема.
То, что произошло в следующую секунду, явилось неожиданностью для настроившегося на совершенно другой ход событий Лечо. Дверь схрона резко распахнулась, едва не ударив по рукам уже потянувшегося к ней Доку, а в проеме показалась фигура с автоматом, из которого тут же была выпущена очередь по перебегавшему с места на место Вадалову. Тот упал и больше уже не шевелился. Судя по тому, что пулеметчик лежал на совершенно открытом пространстве, секундное промедление и растерянность Лечо стоили тому жизни. Помянув шайтана, Гакаев выстрелил, но, видимо, поспешил, все пули пошли чуть выше, и в следующее мгновение раздалась ответная очередь. Любимец амира вскрикнул и, паля куда-то вверх, начал заваливаться на спину, прямо в грязную холодную воду лужи. Впрочем, он этого уже не почувствовал: боль в раздробленных коленных чашечках оказалась столь сильна, что Лечо практически сразу же потерял сознание.
В том, что в схроне враги, Доку Абдуллаев уже не сомневался и, без раздумий швырнув в темное отверстие блиндажа обе своих гранаты, бросился прочь. За спиной дважды приглушенно ухнуло. Раздался треск ломаемых перекрытий. Доку добежал до леса и, упав за первое же попавшееся на пути толстое дерево, развернулся лицом к противнику.
«О, мля!» Взревев, я метнулся в глубь схрона, споткнулся об один из трупов, поскользнулся на разлитой крови и со всего маху шлепнулся на пол, но не остановился, а, перекувырнувшись, откатился за угол и зажал пальцами уши. Гранаты грохнули почти одновременно. Если бы не закуток (похоже, схрон делали буквой Г именно на такой случай), меня бы нехило нашпиговало осколками, а так только дополнительный звон в ушах, легкая головная боль, пощипывание в носу, и… вроде все. Что ж, можно было предпринять вторую попытку выбраться. А действовать так: сперва – парочка гранат, так сказать, обмен приветами, и рывок вперед – вправо. Там я видел неплохую канавку, вполне подходящую для укрытия одного меня.
Рассуждая подобным образом, я поднялся, сделал шаг вперед, и в этот момент над головой что-то треснуло. Не успел я отшатнуться, как толстенное дерево, служившее балкой в этом убежище, надломилось (годы во влажном климате дали себя знать), и несколько тонн почвы, камней и глины рухнули вниз, разделив подземное убежище на две неравные половины: маленький закуток, где, собственно, я и оказался, и все остальное пространство схрона с остывающими на полу трупами.
Песок и пыль попали в глаза, нос. Пару раз чихнув, я осветил находившимся у меня в разгрузке фонариком замуровавшую меня стену и пришел к неутешительному выводу: чем бы ни закончился продолжающийся бой, принять в нем участие мне уже не светит. Не то чтобы я горел желанием лично поприсутствовать на этом «празднике жизни». Нет, вовсе нет! Вот только со мной вероятность благополучного для нас исхода была бы несколько выше. Но что я мог для этого сделать? То-то и оно. И потому, поплевав на руки, я без лишней суеты, приступил к разбору завалов. Автомат за спиной, руки действовали, как лапы крота, отбрасывая землю вниз, под ноги. Медленно, но дело двигалось вперед. Двигался и я, откидывая землю и каждую секунду опасаясь, что с потолка прилетит новая порция почвы и погребет меня окончательно. О том, что здесь, кроме всего прочего, не столь велик запас воздуха, я как-то старался не думать.
Выскакивающих из второго схрона боевиков встречал поток пуль, летящих из автомата Евгения. Не все из них находили цель, но ряды боевиков оказались значительно прорежены. И по-настоящему огрызнуться боевичье смогло только тогда, когда из глубины леса к ним подоспела помощь.
– У, сук-к-ки! – выругался Евгений и, придавив одного моджахеда, тут же сместил ствол в сторону другого. Вокруг засвистело, зашуршало, вниз на голову начали падать срезанные листья, ветки. Мелькнула мысль о необходимости сменить позицию. Бочаров уже начал подниматься на локтях, когда до него донеслось пронзительное:
– Прикрой!
Это орал ротный, и Евгений вновь приник к прикладу своего автомата. Подброшенная ответными пулями земля буквально разлетелась мелким крошевом, несколько песчинок попали в лицо и глаза. Евгений прижался к земле, глаза резало от запорошившей их грязи, но он и не подумал их прочищать. Не обращая внимания на эту боль и часто моргая, Евгений полз вправо. Присмотрев подходящее местечко, он высунулся, окинул взглядом поле боя и тут же подтянул к плечу ствол: в глубине леса, внаглую возвышаясь над местностью, стоял гранатометчик и метился прямо в его – Евгения – сторону.
Сказать, что Виталик нервничал, – значит не сказать ничего. Виталик просто не находил себе места.
