Выстрелы со стороны противника, вместо того чтобы постепенно стихать, сходя на нет, вдруг стали звучать чаще и настойчивей. Казалось, что у противника словно выросла численность, и потому Виталик не находил себе места. Он, конечно, уже давно определил «порог собственного героизма» и на войну не рвался. Но ведь не тогда, когда в сотне метров шел бой, пацаны бились, а он, едва ли не самый опытный из всех контрачей, сидел в промоине, гордо именуемой оврагом, и наблюдал, как под ногами бурлит мутный поток. Ах да, он же еще служил охраной этому недоразумению под названием «научный работник». Вот только стоил ли этот научный работник жизней ведущих бой парней – этого Виталик не знал.
– Вот что… – терпение старшего сержанта Шадрина лопнуло. – Автомат у тебя есть… – И, словно вспомнив, спросил: – Стрелять умеешь?
Ученый муж усердно закивал головой.
– Отлично. Сиди здесь и никого, кроме наших, к себе на подпускай. Остальных вали, понятно?
– Да, да, – снова закивал Егор. Возможно, от холода, а возможно, и от страха, его зубы стучали друг о дружку, слова давались с трудом, но он все же нашел в себе силы попросить: – С тобой можно?
– Нет, еще убьют, – усмехнулся Виталик. – Сиди и не высовывайся. Вылезешь – сам убью!
Красильников снова кивнул. Шадрин встал, выбрался из овражка и, пригибаясь, побежал в направлении выстрелов, а оставшийся в одиночестве Егор притянул к груди автомат и замер, прислушиваясь к звукам идущего где-то там, южнее, боя. Но, в конце концов, и ему осточертело это бесконечное сидение в неизвестности. Перехватив поудобнее автомат, Красильников выпрямился, выполз на край оврага и поспешил навстречу ружейному грохоту.
– Ах, вы… – окинув взглядом панораму боя, Виталик не смог удержаться, чтобы не построить многоэтажное словесное здание, полностью состоящее из нецензурных блоков, ПОЛНОСТЬЮ, без единого исключения, от фундамента до крыши. – Ну-ну! – проворчал уже более мягко, наметив себе первые цели и, так сказать, определив стратегию собственного поведения. – Сейчас, сейчас! – уже совсем по-доброму произнес он, выцеливая чересчур обнаглевшего боевичка, почти не скрываясь, приближавшегося к позициям Онищенко. А уже с какой ласковостью Виталик потянул спусковой крючок… Это надо было видеть! Короткая очередь согнула боевика пополам, и тот ткнулся лицом в моментально приблизившийся склон. А автомат Шадрина плюнул следующей очередью, и еще один моджахед, приволакивая простреленную ногу, пополз под укрытие лежавшего на земле дерева. Третий бандит только и успел, что повернуть голову, как маленькая пуля, на бешеной скорости вспоров черепную коробку, ввинтилась в его мозг. Четвертый боевик, вынужденный отвлечься на перестрелку с Шадриным, охнув, повалился в кусты, срезанный прицельным выстрелом Игоря Онищенко, сумевшего наконец-то выбраться из-под вражеского обстрела. Бандитская атака, начавшая развиваться с таким успехом, неожиданно захлебнулась. Боевики, не ожидавшие появления еще одного стрелка в центре позиций, попятились и перешли в глухую оборону.
Казалось, что оба уха забили землей, голова кружилась, во рту чувствовался вкус крови – лежавший под деревом и только что пришедший в себя Степан никак не мог заставить себя подняться. Сквозь ватную тишину доносились звуки непрекращающегося боя. Степан оторвал от земли голову, сплюнул противную вязкую слюну и, открыв глаза, первым делом поискал свою любимую «эсвэдэшку». Она лежала рядом, слегка присыпанная изодранными листьями и совершенно целая. Наличие оружия и необходимость его применения придали сил. Степан приподнялся на локтях, подтянул к себе оружие и, прильнув к прикладу, заглянул в окуляр прицела. В приближающую оптику и без того близкие фигурки врагов были как на ладони. Часть боевиков уже не шевелилась, превратившись в остывающие тела. Другие же, более умелые или более удачливые, то появляясь, то исчезая из поля зрения, вяло отстреливались и, судя по всему, не собирались предпринимать каких-либо активных действий до темноты. А вечерние сумерки были уже не за горами. Вот только напрасно некоторые бандиты считали, что их полностью не видно или что их может укрыть валявшийся на земле полусгнивший валежник. Зря они так считали, видит Бог, зря. Степан выискивал места, куда те ныкались, и с методической неспешностью разрушал все их иллюзии. Выстрелы со стороны противника становились все реже и реже.
Выстрелил Евгений вовремя. Целившийся гранатометчик дернулся, отшатнулся назад, затем вперед, но, уже окончательно уходя в мир иной, все же нашел в себе силы выстрелить. Смертоносный снаряд вылетел из раструба и, пролетев несколько десятков шагов, взорвался в полутора метрах от подножия склона на крыше одного из подземных схронов. Боевик упал, а черное облако разрыва, подхваченное ветром, быстро растаяло за кронами деревьев.
Виталик как раз поменял магазин и уже приготовился сменить заодно и свою обнаруженную боевиками позицию, когда за спиной раздалось шлепанье чьих-то ног. Резко развернувшись, старший сержант навел автомат на идущего и громко выругался. Не то чтобы он рассчитывал увидеть там кого-то другого, отнюдь, интуитивно он и предполагал, что за его спиной топает «боец научного фронта», но то, что он идет, выпрямившись в полный рост, – этого Виталику не могло бы присниться и в страшном сне.
– Придурок! – взревел Шадрин. – Ложись, идиот, ложись! – Видя, что тот никак не реагирует на его слова, Виталик буквально взвился в воздух, сбил ученого с ног и, уже сам заваливаясь на землю, ощутил, как сзади, чуть ниже левой почки, разгорелось пламя. Сверкнув, оно мгновенно достигло сердца и, испепелив его, пошло дальше, пронзая и уродуя вздрогнувшую от удара ключицу.
– Су…
Так и не обретшее звучание слово застыло на исковерканных судорогой губах мгновенно умершего разведчика. Бой продолжался, но старшему сержанту Шадрину не дано было узнать о его окончании. Его бою суждено длиться вечно.
Я уже прокопал небольшую дыру (свежий воздух улицы тут же ворвался в мою отгороженную от мира «келью»), и мне оставалось ее лишь малость расширить, чтобы попытаться протиснуться к выходу, когда прямо над моей головой что-то грохнуло. И в тот же миг, будто по мановению волшебной палочки, «хляби небесные» разверзлись вновь – почва, попадающиеся в ней камни, дерн посыпались вниз, на этот раз уже точно на мою шею. Я не видел начала движения пород и потому даже не попытался отпрыгнуть в сторону. Крыша схрона окончательно не выдержала, и все подземное помещение, с его нарами и валявшимися на полу трупами, оказалось погребено под толстым слоем земли. Я же, в этот момент находившийся на взгорке, появившемся в результате предыдущего обрушения, вынырнув из-под земли, как черт из табакерки, стоял на простреливаемой со всех сторон местности и ничего не мог с этим поделать – мои ноги едва ли не по бедро были засыпаны все той же почвой. Самое неприятное, что меня заметили, и, как я понимаю, заметили с обеих противостоящих сторон. Еще бы, на грохот разрыва и не менее впечатляющий треск падающего свода грех было не обратить внимания.
